"Триста? - Гарик онемел. - Триста - за этого?"
"Спорим? - настаивал Бык. - Итого - по полтораста на рыло, мамой клянусь".
"Ну, ты гад, - восхищенно молвил Гарик. - По полтиннику начислю, о большем и не мечтай".
Бык, скроив унылую мину, подмигнул напарнику. Тот с уважением кивнул еле заметно, но чиновник замечал все. Он, однако, уже остыл.
"Сволочи вы, - усмехнулся он. - Полтинник и хотели, да? Ладно, шут с вами, - он посмотрел на меня, я по-прежнему молчал. - Ну, тут секунды довольно будет", - решил он.
По-моему, я об этом еще не говорил: важно не столько число людей, которых посвятят в твои тайны, гораздо важнее- период раскрытия, длительность покаяния: от секунды - до высшей меры, двух минут.
"На кого же мне его замкнуть? - размышлял вслух Гарик. - Вот что, просиял он, - пущу-ка я трансляцию на сорок пятый, корпус четыре. "
Бык расхохотался.
"Это образцово-показательный, что ли, дом?"
"Ну, - кивнул Гарик. - А то заплыли жиром, загордились. Пусть посмотрят, что бывает. Пусть допрут, что и с ними может быть так, - он ткнул в мою сторону пальцем. - Как говорится, от тюрьмы да от сумы... Черт, он же в дрезину пьяный! - вновь разгневался чиновник. - На вчерашние дрожжи... и на позавчерашние... Как мне его замыкать, скажите на милость?"
"Ничего, - утешил Бык. - Проспится к вечеру. Только не вздумай его похмелять. И воды не давай. Будет тебе сеанс - пальчики оближешь".
Глава четвертая
МИРАЖ - 6
ВЗГЛЯД ВАСИЛИСКА
... Если он останется сокрытым и предастся всем мукам раскаяния, он станет демоном и, как таковой, окажется уничтоженным.
Серен Кьеркегор, "Страх и трепет"
Меня разбудила мысль о веревке. Она, мысль, не была вызвана тем, что мне предстояло: о том я просто забыл, не до конца еще проснувшись. Меня бил озноб - знакомый, привычный. Обезвоженный маис бесновался, не желая больше такой жизни ни себе, ни мне. Веревка заполнила все помыслы, до дрожи реальная, прочная, мыльная, с просторной петлей. Она терялась под потолком, не находя крюка. Я повернулся лицом к стене и снова закрыл глаза, но сон уже отлетел. Потом веревка сгинула из воображения, и все навалилось скопом: тошнота, голая жесткая койка, холод камеры, смеющийся Бык, находчивый Гарик, Момент Истины.
Вдруг мой озноб усилился троекратно, и я начал лихорадочно, бестолково вспоминать, какое сегодня число. Ужасное подозрение расправляло во мне лепестки подобно адской отравленной розе. Я уже знал, что моя догадка верна, но, по понятному малодушию, пытался объехать истину. Борьба продолжалась недолго, и скоро я сложил оружие перед фактом: нынче, двенадцатого числа, состоится объявленная еще неделю назад личная проповедь Главного. Помнится, я говорил: Его Святейшество не однажды развлекало меня своим тленом, но сегодня мне, похоже, не справиться с могучей кучкой - маисом, сохнущим на корню, Василиском и самим собою, отраженным в душах обитателей образцового дома. Я сжал кулак и изо всех сил саданул по тюремной стене, испещренной богохульными надписями. Но сил почти не осталось, и боль была незначительной. Повторить я не успел, потому что дверь заскрежетала, и в камеру вошли люди. Они вывели меня в коридор, и по смурным окнам я увидел, что наступил вечер.
