Старику вроде и терять-то было нечего, лишь пару лисьих шкурок приберег на шапки себе и сыну, а потому вначале он смотрел да помалкивал. Но когда Суртмак потянулся к лисьим шкуркам, Тимербулат, забывшись, схватил его руку и тут же отшатнулся, получив тычок в грудь. Едва устояв на ногах, старик взмолился дрожащим голосом:
— Оставь, турэ, хоть одну! Шапка вконец износилась. Вот…
Для убедительности стянул с головы облезлый малахай и потряс перед носом баскака. Тут и ожгла ему спину плеть-семихвостка. Старик скорчился от боли. Биктимир, следивший за происходящим сжав зубы, не стерпел — ударил баскака кулаком в плечо.
— Это кто? Это что?! — изумленно вскрикнул Суртмак.
Биктимир рванулся было ударить еще, но телохранители баскака повисли на егете.
Как ни удивительно, Суртмак не поднял в ответ плеть. Походил в ярости вокруг схваченного, выдохнул:
— Поднять руку на меня!.. Я убавлю твою прыть! — И приказал: — Посадить в яму. Завтра с обозом отправим в Казань. Хану нужны сильные рабы — ломать камень…
Отправлять строптивых в каменоломни было в порядке вещей. Приговор баскака никого не удивил, но люди жалели храбреца. На земле ирехтынцев хорошо знали: в каменоломню — значит, в вечное рабство, тем более, если ломать камень для ханских дворцов. Сам егет, когда его посадили в специальную яму ирехтынского предводителя Асылгужи, еще не представлял ясно, что его ждет. Как разъяренный, угодивший в ловушку зверь, он метался из угла в угол, царапал влажную глину, иногда зычно кричал — то ли подбадривал криком себя, то ли давал знать, что участи своей покоряться не желает. Не слыша в ответ ни звука, дотягивался до тяжелой каменной плиты, надвинутой на яму, отчаянно старался сдвинуть ее, но плита не поддавалась.
Как он там ни бился, ни кричал, до утра никто не поинтересовался его состоянием. Утром плиту отодвинули и, дав узнику выпить плошку мясного отвара, снова надвинули. Когда егета подняли из ямы, Суртмака в становище уже не было: нагрузив повозки, сбив отнятый скот в большое стадо, отъехал в сопровождении своих телохранителей и стражников. Перед отъездом, несколько изменив прежнее решение, объявил:
— От вас в Казань должны поехать десять крепких егетов — враг идет, надо строить укрепления. Пошлете преступника с ними.
Глава кара-табынцев Исянгул был турэ не из глупых. Понимал: крепкие люди ему и самому понадобятся. Поэтому посылать в Казань кого-либо из своего рода отказался. И егета, поднявшего руку на баскака, оставил при себе. Но оставить-то оставил, а продержал недолго. Суртмак, видя, что людей для возведения укреплений, равно как и преступника, все нет и нет, что повеление его не спешат исполнить, снова нагрянул с несколькими армиями
