к устью Меллы.
На этот раз баскак повел себя вовсе уж разнузданно: не скот хватал, а людей, детей адамовых. Перевернул со своими головорезами все вверх дном и отобрал самых здоровых, сноровистых егетов, каждый из которых, как говорится, мог бы добыть добра на тысячу алтынов.
Перегнать из края в край стадо — и то дело многотрудное, хлопотное, в пути подстерегают всякие опасности — не мор нападет, так любители брать не спрашивая. А гнать людей — похлопотней. Люди не скот, тут головы считанные. Правда, опять же по присловью, на том, что считано, веревка испытана. Веревка — вещь надежная. Рабов ли надо с места на место перевести, осужденных ли в каменоломню гнать — погонщики, чтоб спокойней было в пути, ведут их в связке. Кому только не врезалась в тело крепкая волосяная веревка, кого только не лишила воли! Веря в ее надежность, и распоясался вконец баскак Суртмак: надувшись хмельной бузы до мути в глазах и наевшись до отрыжки, пожелал, чтобы Исянгул-турэ, у которого угощался, привел ему девушку.
Исянгулу, когда надо, хитрости не занимать. Не растерялся он, услышав, чего хочет баскак, не стал перечить. Сказал, хитро улыбнувшись:
— За такой малостью дело не станет. Найдем. Для дорогого гостя все найдется.
— Знай: хан твоим усердием будет доволен, — пообещал баскак. — Заслугу не забудет.
— Хан-то не забудет — сам Суртмак-турэ бы не забыл, — сказал Исянгул, по-прежнему плутовато улыбаясь.
— Я забу-уду? — протянул баскак и пьяно захохотал. — Суртмак — да чтоб забыл! Я возвышу тебя. Ты займешь мое место. Слышишь? У меня там… в устье Зая… Словом, я поселюсь там. Великий хан назначил… назначит меня наместником. Понял? А мое место займешь ты. Для ханской службы нужны порядочные люди…
— Вряд ли столь высокая служба мне по плечу. Где уж нам! Мне бы хоть со своим родом управиться. Великому хану — да продлит аллах его дни! — послужат более достойные…
— Верно: да продлит… Здравствует наш хан — здравствует страна, и вы благоденствуете.
— Да будет так, достопочтенный Суртмак! Дай аллах долгую жизнь и тебе!..
Баскака томило нетерпение, а Исянгул тянул тянучку, дожидаясь, когда в становище утихнет шум, люди улягутся спать. Ведь что ни говори — нечистое предстояло дело.
Наконец Исянгул поднялся и перед тем, как выйти из юрты, спросил, понизив голос, будто бы по секрету:
— Какую желаешь? Помоложе или постарше? Та, которую прошлый раз приметил, годится?
— Когда, где приметил?
— Когда этого… негодяя… посадили в яму, она упала тебе в ноги, просила помиловать его.
