Так же, как в других местах, в племени Ирехты ясачная повинность раскладывалась на всех в равных долях. Такой порядок был выгоден для верхушки племени, она теряла не так уж много, но для остальных выполнение повинности оборачивалось сущим разорением. Размер ясака зависел от прихоти сборщика, ясно установленных пределов не имел, баскак и его люди брали все, что попадалось на глаза, отчего страдал даже предводитель племени: ему-то с разоренных что взять?
Предводителю тоже полагается кус, и народ притерпелся к этому. Что свой турэ, когда хан, как говорится, сидит в печенке да баскак — на горбу!
Велики нужды ханские, но и о своих нуждах баскак не забудет, урвет, сколько надо, и для себя. Такие, как Суртмак, в ведомых лишь им самим местах копят неведомые хану богатства.
Суртмак не терпел недоимок, не оставлял в долг ни одной головы скота, ни одной меры меда, ни одной шкурки. Что будет завтра, то — завтрашнее, дорого то, чем владеешь сегодня. Была у баскака тайная мысль: поскорее накопив богатство, набравшись сил, зажить более независимой жизнью.
Лучшая пора для сбора ясака — поздняя осень, когда скот откормлен, мед запасен и охотники уже бьют пушного зверя. Но ныне Суртмак заявился к ирехтынцам намного раньше обычного, как раз к ежегодному йыйыну — собранию племени, к которому приурочивались состязания и увеселения. Удивленному народу объявил:
— Урусы пошли войной на Казанское ханство. Наш повелитель вступил в жестокую битву…
Воспользовавшись случаем еще сильней устрашить и без того испуганных людей, баскак добавил:
— Случись, что победят кяфыры[13], — все взовьется пеплом, не останется от вас ни племени, ни семени.
Это надо было понимать так: великие нужды правоверного хана еще более возросли, придется уплатить больший, чем прежде, ясак, к тому же задолго до осенних прибытков. Какие уж тут игры, какое веселье! Всего лишь раз в году мог человек увидеть вместе всех своих соплеменников, порадоваться, глядя, как они состязаются в силе и ловкости, уменье и сноровке, послушать остроумных сэсэнов[14], но вот явился баскак, чтобы лишить и добра, и единственного праздника, подсыпать соли в давнюю незаживающую рану.
Суртмак, испортив праздник, и сам пировать не стал, сразу приступил к сбору ясака. Народ роптал, злость рвалась из оскорбленных душ наружу, но баскака это не обеспокоило. Продолжая свое дело с пущей свирепостью, он полоснул плетью нескольких строптивцев. В числе пострадавших оказался и Тимербулат, отец Биктимира.
