Сердце мое неистово колотилось, дыхание замерло; не знаю, откуда у меня взялись силы, — я резко повернулся и уткнулся лицом в подушку. На рассвете сон, благотворный сон, окутал меня своими ласковыми объятиями.
Я проснулся после полудня. Страха моего как не бывало. Ко мне вернулись силы. Я был совершенно спокоен и чувствовал, что меня, как и прежде, неудержимо влечет к незнакомцу.
— Нет, он не сумасшедший… не может быть… Сумасшедший не был бы так рассудителен… мне стыдно перед самим собой…
Пробормотав эти слова, я схватил со стола ножницы, тихонько вошел в соседнюю комнату и прорезал в занавеске два кружка, через которые я мог смотреть внутрь комнаты, как сквозь стекла очков.
Весь день я бесцельно бродил по окрестностям. Я играл в кегли у Красана, взбирался на плоскогорье Буги, дошел, наконец, до Мэцэу. Все то, чем я восхищался еще два дня тому назад, теперь утратило для меня всякое очарование. Красота природы уже не привлекала моего внимания, и я с нетерпением ждал, когда ночная тьма поглотит эти прелестные виды; мысль о незнакомце неотступно преследовала меня.
«Кто он? Откуда он явился? Какой образ жизни он ведет? Днем он спокоен, а ночью так страдает… Кто же он, этот несчастный?»
Около полуночи, увидев, что сосед мой зажег свечу, я тихонько вышел во двор.
Точно назло сияла полная луна, было светло, как днем.
Я на цыпочках подошел к окну незнакомца; взобравшись на завалинку, которая окружала дом, и едва сдерживая волнение, я приблизил глаза к кружкам, прорезанным мною в занавеске.
Я прекрасно видел все, что творилось в его комнате. Вдруг я закрыл глаза.
Поведение мое преступно! — подумал я. — Шпионить за таким добрым и спокойным человеком — это все равно, что вскрыть письмо, полное тайн, письмо, адресованное не мне! Я как вор прокрадываюсь в душу человека, замкнутого и несчастного.
Но когда я открыл глаза, все мои сомнения, все мои высокие и чистые думы в миг рассеялись. Сила, более могучая, чем мои воля и честь, словно пригвоздила меня к окну.
Незнакомец снял пиджак и жилет. Потом раскрыл на большом сосновом столе два толстых иллюстрированных тома. Я не мог разобрать, что было изображено на картинках.
В печке виднелась груда бумажного пепла.
Незнакомец мельком взглянул в одну из книг. Потом, спокойно прочитав страницу, он начал ходить по комнате; шаги его становились все шире, все тяжелее. Бледное, безжизненное лицо прояснилось, озарилось каким-то внутренним светом, немного порозовело, но так быстро, что я понял: это состояние было чуждо его природе; он был объят несвойственным ему пылом, словно подошел к раскаленному очагу, точно его хватил солнечный удар. Глаза его, потухшие и сонные, темневшие под белым, большим лбом, вдруг расширились, загорелись, засверкали, забегали по сторонам; губы приоткрылись, задрожали, он произнес какие-то слова, которых я не расслышал.
