На стенах, оклеенных обоями, разрисованными букетами роз и сирени, висело несколько картин и гелиогравюр. На овальных столиках стояли коробочки с табаком, вазочки с вареньем, тонкие белые стаканы с матовой полоской, тарелочки и фарфоровые чашки с серебряными ложечками.
Гостиная напоминала трактир — она была полна дыма, обои пожелтели, и даже мебель пропахла табаком.
На двух столах, покрытых зеленым сукном, стояло по большой бронзовой лампе.
И мужчины и женщины с азартом играли в карты.
Шум возникал то на одном конце стола, то на другом, потом утихал на мгновенье, а затем вновь возобновлялся — лился поток восклицаний, шуток; одни бросали их весело, другие — с горечью.
Дамы говорили все разом и сердито швыряли на стол карты.
И заглушая весь этот гам, раздавалось равномерно, как бой часов:
— Карта.
— Есть.
— Нет.
— Семерка.
— Восьмерка.
— Пятерка.
— Пас!
Колоды карт переходят из рук в руки; те, кто проигрывают, швыряют их с досадой, те же, у кого была счастливая рука, бережно кладут их на стол.
За столом, где играют мужчины, в самом центре, сидит директор министерства финансов; напротив него. — известный адвокат, бледный, седой, с гладко выбритыми щеками и густыми усами; он насвистывает польку и позвякивает горстью золотых монет, раздражая своим равнодушием капитана Делеску.
Капитан сердито комкает в руках двадцатифранковые кредитки; стул скрипит под ним при каждом его движении. Это толстый, грузный мужчина с багровыми щеками; кончик носа у него красный, бородка — клинышком, черная и длинная, челюсти сильно выдаются, голова суживается к макушке; широкий затылок, плотно стянутый воротничком мундира, колышется, как бесформенная груда жирного мяса. Возле капитана — молодой Палидис, сын банкира; он следит за игрой, покуривая папиросу, и время от времени выпускает изо рта кольца дыма, которые, все расширяясь, постепенно теряют очертание и окутывают голову старика, сидящего напротив него.
На одном конце стола, окруженный молодежью, восседает господин Кристодор, бывший корчмарь, ныне владелец трех поместий; он тасует карты и ждет своей очереди, не спуская глаз с рубля, брошенного на стол.
Спустя час всякие понятия о приличии исчезли. Каждый развалился на стуле так, как ему было удобно. Вспотевшие толстяки, в страхе перед проигрышем, обуянные жаждой наживы, расстегивали жилеты.
Один лишь капитан сидел в наглухо застегнутом, как полагалось по уставу, мундире, обернув шинель вокруг бедер, огромных, как два бурдюка с салом.
