Овчинников был в добрых отношениях с Эмро. Самодеятельность заставы иногда приезжала в колхоз, лейтенант играл на гитаре, и это привлекало к нему молодежь. Во время уборки урожая пограничники неизменно приходили на помощь колхозу.
Некоторые пограничники, уволенные в запас, осели в этих краях, женились на местных девушках. Порою Андрей завидовал их простой, здоровой жизни, но понимал: такая жизнь не по нему. А выбрать было из чего... Ведь недаром Эмро утверждает, будто здешние девушки самые красивые на свете. Может быть, так оно и есть. Но какое дело до этого Овчинникову? Для него существовала только одна... Другой просто не могло быть.
Открыв сквозную пещеру в толще восточного отрога хребта, Андрей в свободные часы, случалось, приходил сюда побыть в одиночестве, поразмышлять, вслух потренироваться в произношении английских слов, почитать книжку. Иногда он брал с собой сержанта Фазилова, на которого Овчинников всегда мог положиться.
— Вам нравится быть одному, товарищ лейтенант, — говорил Фазилов. — Мне тоже нравится быть одному.
— Ну вот и объединим наши усилия, — шутил Овчинников, — одиночество будет полным.
Вдвоем они обычно совершали тяжелейший кросс, после которого валились в изнеможении на прохладные камни. Фазилов любил рисовать. Он рисовал казарму, солдат, офицеров, вышку, арку ворот с «грибком» часового, служебных собак, башнеобразную скалу, а когда скучал по дому, то почему-то всегда рисовал верблюдов. У верблюдов были осмысленные человечьи глаза, и это производило странное, какое-то тревожное впечатление. То были не одногорбые облезлые бухарские дромадеры, а могучие, заросшие густой шерстью двугорбые бактрианы.
— Где вы видели верблюда с такими глазами? — как-то не выдержал Овчинников. — Это же двугорбый мыслитель!
— Он и есть мыслитель, — согласился Фазилов. — У нас дома есть такой верблюд. Когда я с ним разговариваю, он все понимает. Можете верить, можете не верить: верблюды умеют плакать. Сам видел, когда разлучали верблюдицу с верблюжонком, они оба плакали. А когда разлучили нашего Бородатого с верблюдицей — он плакал. Честное слово.
Овчинников неожиданно спросил:
— А вам пишет ваша невеста?
— Нет, не пишет. Вначале писала. А теперь учится в институте — времени, наверное, на письма нет, — сказал он с грустью.
— Никуда от вас не денется ваша Фатима. Если любовь настоящая. Ну а если ненастоящая, то и жалеть не о чем. Не уподобляйтесь вашему бородатому верблюду. Я знаю одного верблюда-оптимиста: он после каждой неудачи в жизни хохочет. Должно быть, любит трудности.
