Деньги эти были проклятые. Трижды. Во-первых, происходили не из потного труда и честного продукта, а из хитроумной комбинации сродни мертвым душам Чичикова (теперь это называется ноу-хау и ценится дорого). Во-вторых, предназначались для взятки чиновнику, но дело решилось меньшей суммой. И третье черное пятно на этих деньгах: я их взяла, преступив собственную заповедь: никогда не попадать в зависимость от мужчины.
Я гоняла на своей машине и год с любопытством ждала, что же будет: угонят или я на ней разобьюсь? Ведь за трижды проклятые деньги можно навлечь на себя только расплату.
Но трудовая доля в этой машине, видимо, перевесила и выкупила меня из проклятия.
Не повезло лишь химически чистым неправедным деньгам. Тем, которые заравнивали свой ущерб в банке. Банк лопнул. И долг я не смогла вернуть (даритель, впрочем, и не числил за мной долга).
Сумма, надо сказать, была не меньше той, что отнял у меня Гайдар. И к новому ограблению, как оказалось, причастен тоже он. Бойкий соучредитель лопнувшего банка (банкир Голубойко — назвала его одна газета) пустил наши деньги на политическую поддержку гайдаровской (и своей) партии. Я ахнула: так вот куда заложила судьба эту бомбу тройного проклятия.
Ведь мы не видим всей картины, и лишь за поворотом времени нам приоткрывается высший смысл событий; был, наверное, какой-нибудь пассажир, опоздавший на единственный рейс «Титаника», оплакивал свои потерянные деньги.
Нашего ли ума дело хлопотать о справедливости, если огненными письменами начертано: «Мне отмщение, и Аз воздам».
Меня теперь другое беспокоит: получается, я со своим банковским вкладом — террористка, вроде Веры Засулич, только механизм мщения — нечасовой.
Значит, и на мне будет та кровь?..
Ангела в поисках фермента
Я остановила «крайслер» у дорожного базара под Мичуринском, и мы вышли размять ноги. Стоял август, яблоки, груши и помидоры продавались вдоль дороги ведрами.
Саша объяснял Ангеле, что здесь край невиданных почв и что на всемирной выставке в Париже в начале века воображение европейцев поражал стеклянный метровый куб чернозема, цельновырезанный из здешней земли.
Зной вибрировал над бетоном, натянувшись до звона.
Мужики у горки арбузов завороженно глядели на темно-зеленый «крайслер», больше похожий на марсианскую летающую тарелку.
— Таня! Переведи, как будет чернозем? — нетерпеливо окликнул Саша.
— Муттерэрде, — я подошла и перевела Ангеле насчет стеклянного куба и что теперь настоящий русский чернозем остался разве что в Париже в том самом кубе.
