«Митя! А не переехать ли мне в Тверь?» И еще неделю после этого папа переживает случившееся: «Видимо, перееду, вот уже и письмо Мите написал». Потом долго готовится к тому, чтобы пойти в агентство по продаже недвижимости и обсудить вопрос переезда. Наконец они идут. Там папа не знает, в какую дверь сунуться, и дочке приходится быть его поводырем. За нужной дверью посетителей принимают несколько агентов, но папа подсаживается к самой молоденькой, принимает живописную позу и пускается в витийство, а забытая дочка переминается в дверях с ноги на ногу. Потом на улице она спросила, почему он так пренебрегал ею, ведь обычно он с удовольствием ее представляет. Папа объяснил: «А вдруг бы девушка подумала, что ты моя дочка!»
Я завистливо слушаю ее веселые рассказы, безбилетный зритель этого погорелого театра. Не то что на сцену — меня в зал не пускают. С главным лицедеем я не виделась уже четыре года.
Пока мы жили вместе, нам удавалось сообща отгораживаться от зла этого мира. Но после, когда разделились, крепостные стены рухнули, и мы очутились на семи ветрах.
Мало кто обладает охранительным инстинктом от гибели, не досталось его и герою моей позднейшей биографии. Щадящую ложь он считал добротой (разумеется, щадить всегда приходилось ему, сильному). С ним же, он полагал, от этой лжи ничего не сделается. Не убудет. Не смылится. Когда я лепетала, что надо бы себя поберечь, он отвечал, что бережно к себе относиться — эгоизм. Под словами «беречь себя» мы подразумевали разные вещи и никак не могли столковаться.
Осталось от нас два обмылочка.
Покупка машины у меня в очередной раз сорвалась, потому что в нашей стране постоянно меняются условия игры: то деньги есть, машин нет, то наоборот. На сей раз все старые деньги реформа Гайдара, как корова языком, слизала, а новые еще не наросли.
У друга же моего дела пошли споро, и однажды он принес мне пачку денег.
Деньги были настоящие, зеленые. И столько, что, если отслоить от них пятую часть и добавить ее к тому, что у меня уже было, получалась машина. И пачка-то от этого — ну, почти не терпела ущерба.
Ущерб терпело другое.
Но понять это мог лишь один человек в моем окружении. Беда только, что он вышел из моего окружения. Но все равно понял, потому и сник, когда я сказала ему по телефону про машину. Он-то был знатоком погибели, раньше он вел меня, как сапер по минному полю жизни.
Оставшуюся пачку денег я поместила в банк под проценты, чтобы заровнять ее ущербность и вернуть дарителю в целости. Так кошка заравнивает за собой шкодливые следы.
