— Еntrez, jе vоus рriе[122].
Я вошел, император сам притворил дверь, и, подхватя меня под руку, вел по комнате к стоящему у стены пюльпитру, и, остановясь, сказал:
— J’ai desiré faire votre connaissance, pour vous demander quelques reuseignements sur des articles, que je ne puis bien concevoir, et que vous devez connaître[123].
Не полагает ли император, по фамилии моей, что я француз, думал я, и отвечал:
— Государь! Я русский, и свободнее объясняюсь на отечественном языке, нежели на французском.
Государь как будто обрадовался, засмеялся, сказав:
— Очень рад; ведь и я русский; будем говорить по-русски.
Погодя немного, император продолжал.
— Вы имели, я думаю, случай заметить, что я вашими трудами доволен. Писанные вами доклады не задерживались.
Я поклонился.
— Мне нужно иметь некоторые сведения. Балашов жаловался на вас, но я хорошенько не понял, в чем дело состояло?
— По долгу моему, я часто делаю представления господину министру, которые не всегда принимаются с тою благосклонностью, какой бы требовала чистота моих намерений. Впрочем, мне неизвестно, в чем состояла жалоба господина министра.
— Из присланной вами бумаги я вижу, что вы догадались. Вы, кажется, не хотели, вопреки желанию министра, контрасигнировать[124] бумаги, им подписанные?
— Действительно, господин министр приказал мне заготовить циркуляры ко всем гражданским губернаторам, чтобы составить ревизские сказки всем раскольникам, находящимся в их губерниях. Я осмелился представить, что подобная мера может раскольников испугать, возжечь фанатизм, который пробуждать всегда опасно; может даже породить в них мысль, что раскол получает законную силу; и тогда число их значительно умножится. Наконец, полагал, что подобного циркуляра без высочайшего повеления отправить невозможно. Министр с негодованием объявил мне: «Я не совета у вас просил, а требовал исполнения». Циркуляры были заготовлены, но я воспользовался статьей учреждения министерств, в силу которой я имел право не контрасигнировать.
— Вы очень хорошо сделали. Балашов все желает более и более пространства для своего министерства; он хочет завладеть всем и всеми. Это мне нравиться не может.
Я молчал.
— Вы не имеете причины бояться; можете говорить прямо. Что мы говорить будем, останется между нами.
— Не страх, государь, меня удерживает; я не осмелюсь говорить о том, чего не знаю и чего доказать не могу.
— Так отзывался о вас Армфельт, а прежде и сам Балашов, который становится мне крайне подозрителен. Вы знаете Сперанского?
