А вот Минна, моя жена. Всю жизнь она была достойной женой врача, настоящей госпожой Таубер, ничем не запятнала нашей фамильной чести. Она ни разу не скомпрометировала меня, не обманула меня, она сумела доказать всему городу, что мы дружная, уважаемая семья, как это было при родителях, при наших предках».
И вот две женщины стоят, наклонившись над ним, одна — чтобы ложечкой чая смочить его высохшие губы, другая — чтобы вытереть его лоб, а он поднимает к ним свои большие, окруженные синевой, лихорадочные глаза, глаза умирающего человека, и, пытаясь улыбнуться, тихо шепчет:
— Я вам очень благодарен, дорогие мои.
Минна поняла это как благодарность за ту заботу, которую она проявляла к нему сейчас, и, довольная, вежливо ответила:
— Не за что, Эгон.
Анна не поблагодарила, потому что поняла, о чем думал доктор, потому что прочла в его взгляде ту тяжелую задачу, которую он теперь возлагал на нее и которую, несмотря ни на что, она должна принять, ибо она исходила от него, а именно: заботиться о его жене, которая остается вдовой.
После этого Эгон Таубер погрузился в бессознательное состояние. На исходе ночи, когда Минна спала на диване, Анна увидела, как длинные и аккуратные пальцы доктора мнут рубашку на груди и одеяло около бедра, словно желая сбросить все покровы со страдающего тела, и поняла, что последняя минута близка. Сколько раз она видела этот жест!
Она разбудила Минну и зажгла свечу. Минна перепугалась и принялась кричать, на ее крики сбежались соседи снизу, набросив на себя что попало.
Все столпились вокруг постели Таубера, глядя на него печальными и заспанными глазами. Телефонистка взяла Минну за талию, чтобы поддержать ее в самую тяжелую для нее минуту, продавщица из государственного магазина все время оправляла свечу, ее муж стоял в ногах умирающего и ждал, когда ему дадут какое-нибудь поручение, как единственному мужчине, находящемуся среди стольких женщин, школьница прильнула к своей сестре, телефонистке, со страхом и любопытством наблюдая, как умирает человек, глаза у нее были полны слез, и она торопливо утирала их, чтобы лучше видеть.
Только Анна Вебер стояла одна в стороне, неподвижная, высокая, и из ее темных глаз струился нескончаемый поток любви и горя, наполнявший всю комнату и омывавший своими волнами слабое, истощенное тело.
Когда в окнах забрезжил рассвет, доктор Таубер скончался.
Жилец-железнодорожник отправился за женщиной, которая должна была обмыть доктора, и за Оскаром, которого нужно было известить, и в регистратуру, чтобы оформить документы, соседки уложили Минну и прикрыли ее пледом. Телефонистка осталась с ней, чтобы смачивать ей лоб одеколоном, а девочка отправилась спать.
