Доктор молчал и медленно ел овощной суп и чуть сладкий компот из черешен. Все реже и реже доктор поднимал свой громоподобный голос, уже не такой звонкий, как будто чуть охрипший и неуверенный, но по-прежнему клокочущий грозным гневом:
— Довольно, Минна! Довольно! Хватит!
После этого все жильцы с удовольствием прислушивались к тишине, наступавшей на втором этаже. Даже шаги докторской жены не звучали так тяжело и внушительно.
Нищеты не было в доме доктора Таубера. Пенсия, квартирная плата, хотя и небольшая, но получаемая им от многих жильцов, деньги, вырученные от продажи роскошной мебели, врачебного кабинета, деньги за тяжелую золотую табакерку, некогда полученную от одного пациента, которую Оскар продал из-под полы, — все это позволяло Эгону и Минне жить в достатке.
И все-таки доктор выглядел все хуже и хуже. Он не желал показываться ни одному врачу в городе. Он сам себе поставил диагноз: у него, по-видимому, рак, и всякое лечение бесполезно.
Минна испугалась, но вскоре покорилась: если это действительно рак, то болезнь может тянуться несколько лет, а за это время найдется и лекарство, размышляла она, Эгона нужно хорошо кормить, нужно соблюдать режим, какой, она не знала, но режим должен быть обязательно. А может быть, ей суждено умереть раньше него, хотя она и моложе, умереть от усталости, а он пусть себе царствует на верхнем этаже вместе со своим раком и со своей Анной! Она все время толковала мужу о его болезни, о мерах предосторожности, советовала ему раньше ложиться, бросить курить, лежать в постели как можно дольше, просила Анну Вебер, — она ведь сильна, как лошадь, — ходить вместо него на базар; не зря она тридцать лет ела его хлеб, работая у него в клинике.
Доктор Таубер несколько изменил свой скромный распорядок пенсионера. Он продолжал ходить на базар, но уже два раза в неделю, делая более солидные закупки. Каждый день в четыре часа он усаживался в гостиной, уходил оттуда в десять, но сразу же после ужина, к негодованию Минны, возвращался и опять усаживался в огромное кресло, доставая портсигар, в который он теперь клал пятнадцать папирос. У него еще оставалось три-четыре штуки, и их нужно было спокойно выкурить после ужина. Его жизнь протекала между женой и любимой женщиной, он мог бы умереть только от огорчения, если бы одна из них на миг забыла, что находится у него на службе.
Минна не ложилась спать. Она блуждала по холлу в ночном чепчике, натянутом до бровей, что-то ворча и выкрикивая монотонным недовольным голосом:
