Именно этого и не хотел Таубер. Неподвижным взглядом смотрел он на длинные носки своих ботинок.
— Что? Разве вокруг не творится прекрасное? Не совершаются великие подвиги? Подумайте о себе самом: почему буржуазия, которой вы сохранили верность, не выбрала вас в Академию?
Таубер медленно поднялся со скамьи.
— Пусть выберут вас, дорогой Шульдкнехт, — сказал он тихо. — Вы моложе меня и любите их! — процедил он сквозь зубы с пренебрежительной усмешкой.
Они расстались. Но с этого дня Таубер стал катастрофически стареть. Его одолевали сомнения. Он знал, когда с самого начала отказался пойти в больницу, что еще может оперировать, что еще может работать. Однако это казалось ему страшным бесчестьем: он, глава клиники и хозяин, станет наемным служащим, рядовым врачом, — нет, лучше гордо отказаться и благородно отойти от дел. Он знал, что и в тот день, когда он разговаривал с Шульдкнехтом, он мог бы вернуться к работе, но не желал сотрудничать с теми, кто отобрал у него клинику. Он все время спрашивал себя, а если Шульдкнехт не обманывает его, не лжет, то он, великий доктор Таубер, наверное, мог бы теперь получать ордена, премии, стать академиком. Эти вопросы мучили его, не давали ему покоя. Ведь Шульдкнехт никогда не был частным владельцем, но никогда не обнаруживал, что он коммунист, и все-таки теперь за то, что он хороший, умный врач, за то, что он добросовестно работает в больнице и с самого начала отказался от частного кабинета, чтобы иметь достаточно времени для исполнения своих обязанностей, все его любят, уважают и даже наградили орденом.
Доктор Таубер стонал по ночам во сне, ворочался, вставал и ходил по комнате. Минна жаловалась, что он будит ее, что она устала от стольких забот, что она тоже имеет право отдохнуть. Оскар, который иногда заглядывал к ним, тоже жаловался, наполняя комнату причитаниями:
— Посмотрел бы ты, что делается в больницах! Мне говорил один приятель: грязь невероятная! Обслуживающий персонал и сестры на собраниях выбирают врачей голосованием: раз-два и готово. Как-то я встретил профессора Кинта. Он умирает с голоду, хотя и заведует кафедрой. На половину жалованья его заставили подписаться на газеты!
Таубер сомневался, но и не считал, что это наглая ложь.
«Дали бы мне звание академика? — спрашивал он себя. — Кто может знать? Кто может дать гарантии? А если бы я был уверен? Если бы я был уверен, что меня наградят, что меня отличат среди других! За этим последовали бы и материальные блага! Но ведь можно проработать еще десяток лет, растратить ум и силы на службе тем, кто отнял и клинику и славу, работать за маленькое до смешного жалованье и смотреть, как возвышаются другие. Конечно, я могу еще работать, конечно, я могу еще спасать людей, но зачем это, после того как они у меня все отобрали? Я никогда не был последней спицей в колеснице и не буду!»
