«Они будто одержимые, в них, кажется, бес вселился, — думал Бароти. — Что там ни говори, но он держит ее гораздо ближе, чем это нужно в танце, хотя он не склоняется к ее лицу, но они так хорошо понимают друг друга, что просто хочется отвесить ему оплеуху».
Его взгляд скользнул в сторону Телегди. Неподвижный, бледный и суровый, словно присутствуя на похоронах, он стоял у порога и не сводил глаз с танцующей пары, которая стремительно кружилась, подобно летней вьюге. Узловатая рука старика сжимала дверной косяк, и его худые пальцы, искривленные подагрой, побелели от напряжения. Эржебет, совсем обессиленная, стояла, прислонившись к балюстраде. На лице ее застыла улыбка, но глаза были бесконечно печальны. Она с отчаянием смотрела на танцующих и даже не чувствовала, как дрожит от ночной прохлады.
Только оба офицера, полковник и лейтенант, равнодушные к немой драме, которая волновала всех, весело восклицали и время от времени аплодировали, когда готовый иссякнуть танец вдруг разгорался с новой силой. «Да, отчаянно танцуют, ничего не скажешь, — думал Ласло Бароти. — Они что же, напоказ это делают? Неужели Иолан настолько сумасшедшая, что компрометирует себя, компрометирует перед всеми его, мужа, только ради того, чтобы показать Телегди или Эржебет, что Пал принадлежит ей? Опьянела она, что ли? Это танец разлуки, последнее их объятие, ведь потом Пал уже не будет появляться в Баротфалве, и они оба это знают!» Сердце Ласло забилось надеждой. Ну, действительно, что такого в этом танце, если оба партнера отлично танцуют? Нет, здесь нет ни одного непристойного движения, ни одного непристойного взгляда, непристойно только то, что они так хорошо танцуют, и танцуют одни, как на сцене, словно в театре, где все любуются знаменитой парой, а они все кружатся и кружатся напоказ!
Музыканты тоже словно обезумели, как завороженные, они поднялись на ступени террасы, их черные глаза поблескивали в темноте, а струны стонали и пели.
Наконец Иолан остановилась. Высокая, сильная, разгоряченная танцем, она величественно приблизилась к Эржебет, обняла ее за узкие плечи и проговорила бархатным голосом:
— Вы замерзли. О боже! О чем только думают эти мужчины? Господа, — зазвенел ее властный голос, — это непростительно. Почему вы не принесете Эржебет накидку? Почему не потанцуете с ней, чтобы она согрелась? Пойдемте в дом, Эржебет, выпьем шампанского!
И она повела ее, как ребенка, покровительственно обняв своей сильной рукой. Эржебет хотелось бы ненавидеть Иолан, но ее глубокий, бархатный голос, ее тяжелая, горячая рука, ее звонкий и чистый смех — все имело над ней какую-то чарующую власть, завораживало ее, лишало всякой самостоятельности.
