За двадцать лет до того, осенью 1955 года «Квин Мэри» собирался отплыть из Шербура в Нью-Йорк. Обычно плавание занимало каких-нибудь четыре дня, но это в исключительном порядке продлится шесть, поскольку лайнер сделает заход в Портсмут, а затем в Корк, чтобы взять на борт других пассажиров. Артура такая перспектива приводила в восторг. В двадцать два года ему все было внове, включая волнительный сюрприз, приготовленный матерью. Заменив втайне от него билет туристического класса, которым он должен был удовольствоваться, она преподнесла ему каюту первого класса, в которой он будет один во время всего путешествия. За какие деньги? Она, такая экономная, отказывавшая себе в излишествах, чтобы сохранить лицо после смерти отца и позволить сыну стать благородным носителем материнских амбиций! То, что он, сдав экзамен (впрочем, довольно нетрудный), получил стипендию на обучение в американском университете, специализирующемся на бизнес-праве, уже всколыхнуло в ней громадные надежды. Она увенчала их билетом первого класса, сильно превосходящим ее средства, — настоящее безрассудство.
Однажды, когда его пригласил в гости один из одноклассников, родители которого жили в особняке в Нейи, она продала японский веер, полученный в наследство от дальней родственницы, чтобы сшить своему сыну костюм на заказ, и чуть только он, не привыкший к такой роскоши, вздумал бунтовать, она заставила его замолчать непререкаемым тоном: «Знай, что ты будешь вращаться в высшем круге, и ты должен стать одним из них». Ужас был в том, что на тот междусобойчик между пятнадцати-шестнадцатилетними мальчишками и девчонками все пришли в джинсах и свитерах. Кроме него. Артур, чуждый этому мирку богатых кварталов, смертельно страдал в своем галстуке, накрахмаленном воротничке и синем костюме в полоску.
Это унизительное воспоминание пришло ему на память, когда на билетном контроле его поручили заботам стюарда, который подхватил его багаж, чтобы отнести на верхнюю палубу, тогда как по соседству беспорядочно толкались, галдя, ругаясь, пихаясь локтями и отдавливая друг другу ноги, эмигранты всех мастей: молодые хасиды в рединготах и черных фетровых шляпах, с лицами, заросшими рыжеватой бородой, и торчащими во все стороны папильотками; итальянцы, шумнее и смешливее всех; молчаливые беженцы из Центральной Европы с серыми лицами и глазами, блестящими от тревоги, спешащие проложить океан между собою и адом.
