, к историческим началам национальной русской культуры, хотя и с идеологическими передержками. Именно в это время тонкий филолог Осип Мандельштам писал, что в нашей стране «легче провести электрификацию, чем научить грамотных людей читать Пушкина,
как он написан».
Исторический парадокс состоял в том, что самый страшный по своему репрессивному накалу 1937 год для потомков Пушкина оказался явно переломным в лучшую сторону. Генеалогия материнского рода стала не такой опасной благодаря полному признанию исторической фигуры Пушкина как поэта национального да еще и «идеологически близкого» по своему «революционному духу». Конечно, правая часть русской эмиграции в лице Бунина, ярого противника «окаянных дней» революционного переворота и его последствий, и слышать об этом не хотела, считая совершенно несовместимым пушкинский «мир исторической памяти» с «большевистской дикостью». Однако на родине Пушкина решение властей было встречено если не с радостью, то с одобрением не только писателями и многочисленными пушкинистами, но и всеми теми людьми, которых можно было «подозревать в образовании». Если же было нельзя, то этот шаг властей сыграл явно просветительскую роль в малограмотной стране, из которой еще и эмигрировало до двух миллионов представителей интеллигенции! В наши дни даже трудно поверить, что в 1937 году внучке Пушкина Марии Александровне один из комсомольских журналистов задавал такой вопрос: «Правда ли, что вы – предок Пушкина?»
Конечно, при этом остро дискутировался вопрос о мировоззрении поэта и степени его «союза» с советской властью. Не случайно В. В. Вересаев в «Невыдуманных рассказах о прошлом» оценил и записал удачный литературный анекдот о «большевике Пушкине», полностью признавшем революцию в известной строке: «Октябрь уж наступил…».
Вульгарно-социологическое толкование Пушкина, например в монографии Кирпотина «Наследие Пушкина и коммунизм» (1936) или в построениях Дмитрия Благого о «классовом самосознании» поэта, тогда убедительно корректировал Вересаев как пушкинист. Он четко разъяснял, что Пушкин в силу своего положения художника не мог быть революционером, он просто перерастал николаевский режим благодаря масштабу собственной личности.
Справедливости ради замечу, что акценты на оппозиционности Пушкина были присущи как дооктябрьской, так и послеоктябрьской либеральной критике. Так, П. Н. Милюков, хотя и окарикатуренный Маяковским, но известный историк и общественный деятель России и русского зарубежья, всегда подчеркивал, что Пушкину «было душно» в самодержавной николаевской России (его книга 1937 года «Живой Пушкин»), и он, вопреки даже основному смыслу первой части стихотворения-мистификации «Из Пиндемонти», представлял поэта борцом
