«Печаль моя светла…» | страница 83
Так или иначе, но возведение Пушкина на пьедестал первого поэта России было исторически оправдано не просто политической необходимостью советской администрации, озабоченной взглядом на нее извне, но и реальной ситуацией в русской культуре прошлого. Ведь общепризнано: то, что сделали в Италии Данте и Петрарка, во Франции – титаны пера XVII века Корнель, Расин, Лафонтен, Буало и др., в Германии – Лессинг, Шиллер и Гёте, в России выполнено одним Пушкиным. Он стал основоположником литературного языка не потому, что составил грамматику или подготовил словарь. Он представил читателям именно образцы русской литературы во всех ее родах и жанрах – поэзии, прозе, драматургии и даже в публицистике. Своим талантливым речетворчеством он утвердил нормы литературного языка, на фоне которых только и могли расцвести индивидуальные стили других наших великих художников слова. Это нельзя придумать, так распорядилась сама история, Ее Величество История.
Поэтому я бы не назвала 1937 год началом «культа Пушкина», как теперь модно говорить. «Культ» для нашей страны имеет очень неприятную ассоциацию, связанную с официально насаждаемым сверху культом вождей. Искренняя же любовь к талантливому глашатаю личной духовной свободы, всей жизнью доказавшему, как дороги для него достоинство личности, честь семьи, честь рода, честь Отечества, идет все-таки от его читателей, то есть снизу. Скорее этот год – первая серьезная, хотя часто и неуклюжая попытка вернуть утраченные позиции русской культуры, признав ее фундамент.
Бунинской крайне правой критике, которая категорически отказывала советской власти в праве на достояние многовековой культуры, подвергалась ведь и новая орфография русского языка (без букв «ер», «ять», «фита» и с другими упрощениями написаний). С ядовитой иронией он называл ее «заборной орфографией». Между тем она хотя и была принята в 1918 году советской властью, но была хорошо обоснована и подготовлена еще до революции выдающимися учеными-русистами, академиками Ф. Ф. Фортунатовым и А. А. Шахматовым. Она реально облегчила резкое сокращение всеобщей неграмотности за два прошедших десятилетия.
Последующие годы для потомков «культового» предка назвать очень легкими нельзя, так как их жизнь складывалась по-разному. Большинство все-таки сумело добиться образования, пусть не того, о котором мечтали (как трое из бабушкиных детей), и не так просто. Знаю, что очень пострадала праправнучка Пушкина Наталья Воронцова-Вельяминова из-за раздела Польши в 1939 году. После тут же последовавшей экспроприации ее муж, хозяин польского имения, был арестован и через два года расстрелян, а сама она с детьми как «чэсэиры» (члены семьи изменника родины) была выслана в Северный Казахстан. Там они жили в землянках, построенных в степи своими руками, терпели всю войну и годы после нее крайнюю нужду и тяжелый физический труд, пока им не позволили переехать в Павлодар, где можно было найти другую работу, по силам. Большинство же мужчин – потомков Пушкина, оставшихся на родине, героически сражалось в Великую Отечественную войну против фашистов, дойдя и до Берлина. Однако и это не спасло, например, праправнука А. И. Писнячевского, моряка с фронтовыми заслугами и маминого двоюродного брата, который после войны на шесть лет был репрессирован за слишком откровенный разговор в вагоне поезда о положении английских докеров (позже, психологически надорванный, он покончил с собой).