Вообще лет до одиннадцати-двенадцати общественная работа полностью ассоциировалась у меня с учением, я просто считала ее непременной частью официальной школьной жизни, которая должна отличаться от повседневной домашней. Как ни странно, различия в подходах я стала понимать благодаря Лере, которая явно вкладывала разную степень энтузиазма в отношении к общественной нагрузке по сравнению с учением, хотя училась она всегда хорошо и ровно. Мы с ней могли спокойно опоздать на урок, но, Боже сохрани, на линейку; она никогда не могла пойти в школу без пионерского галстука, приходя в ужас от моей забывчивости; когда же мы переступали порог госпиталя, прежде всего она задорно здоровалась с медсестрами и ранеными: «Пионерский салют!», вскидывая руку в официальном приветствии, хотя обстановка явно не всегда для этого подходила и люди, бывало, даже вздрагивали. Во всяком случае, я почему-то стеснялась так представляться.
Однажды по пути из школы мы с Лерой встретили мою бабушку, которая на мой вопрос «Ты куда, бабушка?» – ответила: «В церковь, на вечернюю службу». Лера неодобрительно поджала губы, а потом и говорит: «Ты же пионерка, беги и верни ее». Я засмеялась, представив себе совсем другую бабушку, которая возвращается обратно из-за моего запрета. В ответ Лера вспыхнула и сказала: «Вот с этого всё и начинается». – «Что всё, Лера?» Но она только упрямо замолчала…
Дома я наш разговор выложила первому, кто встретился. «Папа, чего это она?» И тут он впервые меня немножко просветил: «Дочка, ты будь от Леры подальше. И, конечно, поосторожнее. Мало ли что она придумает. Знаешь, говорят, это из-за ее отца сгинуло или сидят несколько преподавателей строительного института. А грузовик, о котором талдычат соседи? Ведь я знаю, что за этим стоит. Как жаль, что его дочка с тобою в одном классе!» Я охнула: «Так вот отчего у него мохнатая шерсть по всему телу! Лида Окунева правильно говорила: надо присмотреться!» Папа тогда очень смеялся и стал восхищаться моей подружкой Лидой, посетовав, что она в другой школе. Даже пообещал уговорить тетю Валю перевести ее в нашу школу. Не помню, почему с этим у нас не получилось.
То, что четыре класса начальной школы явно обозначили этап в моем взрослении, поняла не сразу, а только с годами. Не могу не поклониться памяти своей первой учительницы, которая действительно научила меня учиться. Кроме того, она ведь приучила меня, совсем зеленую девчонку, держаться стойко при любых изменениях своего руководящего настроения, в том числе и зависимых от всякого рода негативных факторов. Конечно, она не была для меня горячо любимой, справедливой и всезнающей, но это и хорошо, так как по-своему готовило нас к реальной жизни. Отличать меня от других, боюсь, она стала довольно поздно: в моей первой похвальной грамоте за третий класс еще написано рукой Анны Яковлевны «Савельевой Людмиле». Но это было немудрено, так как у нее, по словам успокаивающего меня отца, таких гавриков, как я, было без малого сорок. Однако в четвертом классе она уже твердо знала мое имя.
