Когда же в декабре 1947 года была отменена карточная система и деноминированы деньги, тут только папа узнал, что по настоянию Зои они продали свой скопинский дом, чтобы купить какое-то жилье в Москве, но все эти деньги в ходе реформы у них почти сгорели, так как сумма уменьшилась в десять раз! Если у реформаторов, как они объявили, были благие намерения ударить по массовой спекуляции, то на самом деле дельцы теневой экономики только выиграли, зато у населения фактически были конфискованы все накопления. В бабушкином случае из-за нерасторопности (держали полученные перед реформой деньги дома, а не в сбербанке) пришелся самый сильный удар по наименее приспособленной к практической жизни семье.
И все же они как-то исполнили свое желание переехать в столицу, купив половину (удивительно, но так тогда разрешалось) большой комнаты в подвале на Таганке. Но, по словам моей бабушки Прасковьи Николаевны, окончившей три класса церковно-приходской школы, «Бог нас хранил и назначил в соседки» одинокую милую женщину, с которой они потом сроднились и даже плакали при разъезде, оставшись на всю жизнь близкими людьми.
В 1948 году мы все успели побывать у скопинской бабушки еще на Таганке, причем застряли там надолго, пока не закончили нам делать прививки в живот от бешенства. Дело в том, что бедный маленький красавчик Джек, от души царапавший нас с Колей, чуть ли не сразу после нашего отъезда был замечен в подозрительно агрессивном поведении и признан ветеринаром бешеным, а потому нас с братом заставили на всякий случай терпеть эти уколы. Коле же сказали, что Джека забрали лечить в специальную больницу для собак. Хорошо, что московские музеи тогда вовремя отвлекли нас от его неожиданно трагической судьбы.
Папа в своей Москве, где, по его словам, «он знал и любил каждый камушек», был постоянно занят, и в музеи нас с мамой и братом водил дядя Коля. Будучи художником не столько по образованию, сколько в душе и для себя (впрочем, для себя он не только неплохо рисовал пейзажи, но еще и на скрипке играл в самодеятельном симфоническом оркестре, поразив меня неожиданными савельевскими генами), а также по практической работе в мастерской при кондитерской фабрике, он повез нас в центр в Музей изобразительных искусств. Это позже уже я узнала, какой замечательный замысел осуществил в нем его основатель профессор И. В. Цветаев, но все это тогда было, увы, не про нас. Оказалось, что там открыта лишь выставка подарков Сталину, которая по-своему поразила меня. Там были представлены его портреты зерном, колосками, разными камешками, в том числе и драгоценными, вышитые гладью и крестиком, большущие и малюсенькие ковры и гобелены с его изображениями, отпечатки фотографий на стекле, керамике, фарфоре, золоте, серебре, бронзе… Как много человеческого труда во всех концах страны было потрачено! Даже в тогдашней пионерской душе моей эта выставка вызвала осуждение. Дураки, зачем это ему? Лучше бы подарили самые-самые интересные книжки! Или самую-самую лучшую собаку, как мечтает Коля! Мне было понятно, почему все это из своего Кремля он выставил, отсюда и название
