Два послевоенных года оказались неимоверно тяжелыми не только из-за последствий войны и разрухи, но и из-за катастрофической засухи и общего неурожая в 1946 году. Особенно это коснулось всего Черноземья, Украины в первую очередь, в результате чего уже с осени там стала нарастать массовая голодовка. В Полтаве ели тогда все, что только напоминало еду: макуху (жмых из перемолотых семечек подсолнечника, особенно противен застаревший), отруби, какое-то сборное продаваемое на рынке «людьскэ сино», а весной – почки черной смородины и липы, крапиву, лебеду, траву мокрицу, ботву моркови и свеклы, листья одуванчика и т. д. Все это ели и как салаты, и как овощные супы, и в смеси с мукой, и сушили на зиму. Жмых и отруби тайно или явно подмешивали в хлеб, который выдавался по карточкам. Или нормы были все же несопоставимы с блокадой Ленинграда, или я не помню их колебаний, но у меня в памяти почему-то засело «кило шестьсот» на нашу семью из четверых. Не исключаю, что давали сразу на два дня. Нельзя сказать, чтобы государство не помогало: работали какие-то специальные столовые для иждивенцев, которые назывались «пунктами питания», обеды там выдавали по талонам. Я была прикреплена к подобному пункту от папиной работы и ходила пешком очень далеко, за Корпусный сад, например, ради маленькой тарелочки фасолевого супа без хлеба и двух ложек вермишели с яйцом. Коля был прикреплен к другому пункту, много ближе. Как обедали тогда мои родители, мы и не видели, и помню, я даже лила слезы, когда папа, сильно исхудавший и еле державшийся на ногах, не поверил, что я наелась, и не хотел брать мою горбушку. Хорошо, что бабушка самый свирепый период, зиму 1947 года, пробыла в Ленинграде, в семье дяди Саши.
Мы эту зиму пережили, как всегда говорила мама, только благодаря посылкам. Во-первых, по возможности регулярно присылала нам кукурузу Марина из Дзауджикау (тогдашний Владикавказ), где она нашла в госпитале почти умирающего от амёбной дизентерии дядю Ваню и выхаживала его. Наш отец тогда искренне был уверен, что ничего вкуснее мамалыги не едал в своей жизни. Во-вторых, несколько очень калорийных посылок пришло из Ленинграда, причем не от наших Данилевских, которые сами еле сводили концы с концами (ведь тетю Галю долго не брали на работу из-за пребывания в оккупации), а от двоюродной маминой сестры по отцу тети Аннуси и, главное, ее мужа – прекрасного человека и ученого-радиохимика Иосифа Евсеича Старика. Он всего лишь заподозрил, что в Полтаве его дальним родственникам было несладко.
