Сейчас, когда Николай смотрел на сына Алексея во дворе, на качелях, которые ему смастерили лакей Трупп и повар Харитонов, он вспоминал тезку сына, «дядю Лёшу», и собственные к нему чувства. Тот всегда представлялся Николаю самым бесцветным из братьев отца; почему именно ему выпала судьба испытать любовь женщин?
Николаю казалось, что любовное влечение – это чувство, которое дано испытывать другим, что он должен выучиться ему, как некому искусству, которого пока не понимал до конца. Он очень огорчался, когда брак кого-то из родственников распадался и ему как главе семьи приходилось давать разрешение на развод. Нет, он не был моралистом, но он действительно испытывал острое разочарование, потому что верил в слова «яже Бог спряже, человек да не разлучает», которые скрепляют жизни двух людей во время обряда венчания. Что касается собственного брака, то для него литургический союз на небесах был превыше даже любви.
Алексей слез с качелей и двинулся вглубь сада. Николай не терял его из виду. Он знал, что сын начинает игру, в которой ему не нужны товарищи. Николай спустился со второго этажа, чтобы самому присмотреть за сыном и отпустить доктора и камердинера, которые обычно сопровождали мальчика. Алексей начинал игру в путешествия, и все страны: Англия, Италия, Франция и, неизвестно почему, Исландия – были у него давно и четко обозначены. Скамейки Ипатьевского сада превращались в самые красивые города Европы. Аллейка на север, туда, к гранатовому дереву, где всегда царила тень, – это была Исландия, холодный остров в Атлантике. Франция была там, где ворота. Нужно почаще наносить туда визиты, думал Алексей, направляясь к запретной зоне. «А теперь вернемся в нашу Исландию», – сказал он сам себе, оглядываясь, не следит ли кто за ним из дома. И двинулся в самое долгое из своих путешествий, на север, до самого гранатового дерева, откуда обычно его и вытаскивал кто-нибудь из родных. Вот и Рейкьявик, где нет никакого короля. Король Дании туда не приезжает, потому что там слишком холодно. Там только высокие горы да вулканы.
– Если бы я о тебе не помнил, кто бы к тебе еще приехал в такую даль? Но я знаю, в один прекрасный день колдовство кончится, и ты проснешься, прекрасный заколдованный остров, я знаю, что я тебе нужен, чтобы поверить, что ты – самая прекрасная, самая большая, самая сильная страна в мире. Я сам женюсь на тебе, а мой дядя, король Дании, этого даже не заметит…
Алеша садился на теплую землю и, напевая что-то себе под нос, острым камешком принимался чертить прямо на дороге контур обожаемого острова, который превращался в девичье лицо. Ему казалось, что прекрасная девушка подходит к нему легкими шагами, словно не замечая его, не обращая внимания на фигурку, сидящую на земле. Ее ладони сложены вместе, как бутон, закрывшийся к вечеру, а волосы распущены. Алеше не хватало красок, его «кисть» – острый придорожный камешек – была несовершенна и не могла передать то, что хотелось. Потом он уничтожал свой рисунок, сравнивая его с придорожной пылью и запевая новую песню. Иногда, раздражаясь на неповоротливый камень, он выбрасывал его в кусты и искал себе новый, а иногда помогал себе пальцем. Когда какая-нибудь из сестер подходила слишком близко, он злился и краснел. «Не смотри, у меня не получилось!» – прогонял он ее и переделывал рисунок снова.
