Ипсиланти все понимал. Напряженный труд не давал ему задуматься над абсурдностью происходящего, а тигр и охотники Кайджара делали возможным то, что прежде казалось ему самоубийством: углубиться в тайгу и пересечь ее ради Тобольска. Россия неисчерпаема, у нее много ипостасей, так что можно затеряться в одной из них, продолжая все еще находиться в империи, и даже если его солдаты пойдут в тайгу, они останутся солдатами Преображенского, сохранят форму, оружие, выучку. Ипсиланти приказал солдатам учиться жить в тайге и обходиться тем, что она предлагает, прежде чем будет решено, кто из них последует за Хабаловым, а кто за ним самим. В полку, как он и предвидел, начался какой-то особый подъем, пробудилась жажда приключений, любопытство к этому новому миру, и князь позволил Кайджару организовать экспедицию для поимки тигра.
Сундуки с их вещами, брошенные в подвал Ипатьевского дома, выдержали еще один воровской набег. Баулы и чемоданы были распахнуты настежь, оттуда торчали какие-то разноцветные куски ткани. Воры похватали все самое яркое и самое непригодное для обычной, не царской жизни: блестящие отрезы, вечерние платья царевен, брошки, сапоги и охотничий костюм царя, парадную форму, широкополые белые шляпы Аликс. Если не считать сапог, все это были вещи, которые никто, кроме членов царской семьи, не умел носить. Николай улыбался, представляя себе, как один из охранников, а это точно был кто-то из них, принеся домой украденное, пытается натянуть на мать или сестру вечернее платье Ольги вместе со шляпой Аликс, одной из ее замечательных снежно-белых шляп, которыми славились в Европе она и ее старшая сестра Елизавета, вдова дяди Сергея. Между Аликс и Елизаветой всегда существовало что-то вроде соперничества, как и между Дагмар, их матерью, и тетей Александрой, английской королевой.
Елизавета обладала неиссякаемой, но неброской внутренней энергией, не угасшей даже после многочисленных траурных событий, которыми была полна ее жизнь. Годы проходили мимо нее каким-то сторонним хороводом, они не трогали ее лица, не оставляли следов на фигуре, словно ей удавалось остановить их одним взглядом.
Однажды он пришел к Елизавете в ее московский особняк. Он нашел ее в саду, на вишневом дереве, разувшуюся, сбрасывающую созревшие ягоды компаньонке, – Аликс не зря называла сестру дикаркой. Увидев императора, Елизавета спрыгнула на землю, гибкая и грациозная, как девочка: «Хотите вишен, ваше величество?» – и, улыбнувшись, присела в реверансе. Возвращаясь из Москвы домой, в Петербург, он не мог не подумать, как сложилась бы его жизнь подле Елизаветы… Своего погибшего мужа она не любила, но истово его уважала, со временем став для всех образом смирения и благочестия.
