Равинель возвращался к себе по освещенным улицам. Внезапно похолодало, и мысли его побежали быстрее.
Дочка почтальона ничего не видела, а если и видела, то ничего не поняла. Она будет молчать. Мирей знала вся округа, и, если бы обнаружилось ее тело, его, Равинеля, без всякого сомнения, известили бы в первую очередь.
Но вот письмо. Может, его написал вор, предлагая свои условия?
Конверт лежал в почтовом ящике. Равинель прошел на кухню и внимательно исследовал его под лампой. «Г-ну Фернану Равинелю». Этот почерк!.. Он закрыл глаза, сосчитал в уме до десяти и подумал вдруг, что он болен, серьезно болен. Он опять открыл глаза и уставился на надпись на конверте. Провалы в памяти… Раздвоение личности… Давным-давно, еще когда он увлекался философией, он читал об этом в старом учебнике Малаперта… Раздвоение личности… Шизофрения… Но это не почерк Мирей. Боже мой, да это и не может быть ее почерком!
Розовый конверт аккуратно заклеен. Равинель открыл ящик буфета и взял нож. Держа его как оружие, он опять подошел к столу, на котором лежало злосчастное письмо. Кончиком ножа он поискал хоть какую-нибудь щелочку в конверте. Напрасный труд! Тогда Равинель просто распорол конверт, как дикарь, и прочитал письмо одним духом, ничего не понимая:
«Дорогой!
Мне нужно уехать дня на два, на три. Не волнуйся, ничего страшного. Я потом тебе все объясню. Продукты в шкафу в погребе. Не открывай варенье, пока не доешь початую банку. Не забывай перекрывать газ, когда не пользуешься плитой, а то ты вечно об этом забываешь. До скорого свидания.
Целую тебя во все места, мой волчонок!
Мирей»
Равинель еще раз перечитал письмо, на этот раз медленней. Потом еще раз. Само собой, письмо старое, завалялось на почте. Скорее всего, Мирей ездила куда-нибудь в начале недели. Он взглянул на почтовый штемпель на конверте: Париж, 7 ноября, 16 часов. Седьмое ноября?.. Да это же сегодня! Черт возьми, а почему бы и нет? Ну конечно, Мирей в Париже. Все нормально! В горле у него встал ком, и он начал хохотать как сумасшедший. Слезы навернулись ему на глаза, и он вдруг со всего маху метнул нож через кухню. Нож вонзился в дверь и задрожал, как стрела. Равинель застыл на месте, ошарашенный, с перекошенным ртом и ужасной гримасой на лице. Пол под ним вдруг заходил ходуном, и он упал между столом и плитой, стукнувшись о пол головой. В углах его рта запузырилась слюна.
Очнувшись через какое-то, вероятно довольно продолжительное, время, он сперва подумал, что умирает или уже умер. Но мало-помалу он начал выходить из этого странного оцепенения. Он вдруг почувствовал себя легким, как бы освободившимся от силы земного притяжения. Весь он будто разделился надвое, на два непроницаемых друг для друга слоя, как вода и масло. Одна его часть испытывала чувство полной свободы, бесконечного облегчения. Другая была по-прежнему тяжелой, непонятной, какой-то липкой. Нужно сделать небольшое усилие, чтобы эта двойственность исчезла. Нужно просто открыть глаза. Но увы, его глаза более не подчиняются ему. Существует некая граница, которую он не в силах преодолеть. Вдруг он ощутил себя в каком-то мертвенно-бледном пространстве. Преддверие рая? Наконец-то он окончательно свободен. Он не испытывал боли, но что-то было не так в его мозгу… Он ощущал свое тело, но оно было аморфным, способным, как жидкость, принять любую форму… Душа… Он превратился в душу. Он может все начать сначала… Но что начать? В данный момент этот вопрос не имел ни малейшего значения. Главное — следить за этой ослепительной белизной, проникаться ею, напитываться, чувствовать себя светлым, как вода, пронизанная солнечными лучами. Стать водой, чистой, прозрачной водой! Где-то там, впереди, белизна становилась золотистой. Это не просто пространство. В нем есть более темные зоны, и в частности большое мутное пятно, из которого исходит мерный механический звук. Может, это отзвук его прошлой жизни? Среди белизны вдруг что-то шевельнулось, какая-то черная точка, которая начала беспорядочно двигаться. Чтобы все узнать, достаточно одного слова. Только одно слово — и граница будет окончательно преодолена, ощущение великого покоя станет прочным, постоянным. Оно трансформируется в спокойную, несколько меланхоличную радость. Это слово носится в воздухе; пока оно еще далеко, но оно приближается и жужжит. Звук становится даже угрожающим. Да это же просто муха!
