Вместе со стулом она придвинулась ко мне.
— Франсуа! Ну пойми же! Да, ты был привязан к этому зверю, я тоже… Но он приковал нас к этому месту. Из-за него мы не могли уехать. Как ты представляешь себе нас в гостинице вместе с Ньетэ? Или на пароходе?»
— Ронга умела с ней управляться.
— Но я не собираюсь всю жизнь таскать за собой Ронгу! Мне нужна свобода передвижения, Франсуа! Ради тебя! Ронгу я держала только из-за Ньетэ. Теперь она мне больше не нужна. Мы ведь с ней не ладим. Вчера вечером мы объяснились. В общем, до конца месяца она уедет.
— Тебе будет очень одиноко, — заметил я.
— С тобой — никогда! — пылко возразила она. — Последнее время я получила много писем. Из Африки, разумеется, но еще и с Мадагаскара. Может быть, на Мадагаскаре нам будет лучше всего. Судя по информации, которую мне прислали, для тебя там будет просто идеально. И мне нравится эта страна. Климат на плоскогорьях приятный, пейзажи чудесные».
Она отперла ключиком маленький секретер и вытащила письма.
— Мне приходится все запирать: Ронга повсюду сует свой нос. Как-то я застала ее читающей мои письма, а я совсем не хочу вводить ее в курс наших планов.
Я собрал все свои силы.
— Нет, — сказал я, — я не собираюсь уезжать.
— Но мы же не завтра уезжаем. Сейчас там зима. К тому же у меня еще полно дел, а у тебя жена».
Я повернулся к ней спиной и, ни слова не говоря, вышел. Попытайся она меня удержать, я ударил бы ее. Она просто чудовище. Я повторял себе: чудовище, чудовище! И я тоже чудовище, потому что все еще остаюсь здесь и, вместо того чтобы бежать без оглядки, торчу в саду возле квадрата свежевскопанной земли. Прости, Ньетэ! Я заглянул в прачечную, вдохнул ее запах — все, что осталось от маленькой преданной души. Я поискал Рангу, но ее нигде не было. Заводил мотор я в полной уверенности, что никогда больше сюда не вернусь, никогда больше не увижу Мириам. Все кончено. Она не посмеет чинить зло Элиане, потому что потеряла меня навсегда и знает об этом. Но если все-таки посмеет, я ее убью.
Вам, конечно, знакома горячность слабых. Наедине с собой, в воображении, они цари. Сметают любое сопротивление. А потом сталкиваются с действительностью. Дома ко мне вернулась подавленность. Я прекрасно знал, что бессилен справиться с Мириам. Я не мог ее даже забыть. Однако в своем решении я был тверд: меня освободила смерть Ньетэ. Теперь я свободен от Гуа, от тайных поездок и возвращений, наполненных страхом. Я снова вернулся к своим привычкам, к размеренному существованию. В глубинах своей грусти я черпал свойственное мне прежде спокойствие. Никогда еще равнина не выглядела столь дружественной. Три-четыре следующих дня я чувствовал себя подобно выздоравливающему, который еще не рискует действовать, но чувствует, что силы понемногу возвращаются к нему. Май месяц овеял поэзией наши пастбища и болота. И меня снова радовали поездки с фермы на ферму по равнинам, похожим на английский газон. Африка! Мадагаскар! Красивые слова. Слова, и ничего больше. Здесь я хозяин, несмотря на заляпанную грязью старую колымагу, несмотря на сапоги и куртку. Это мои владения. Как это объяснить? Этот край — мое тело, а я биение его сердца. И если я люблю Элиану, то потому, что она, сама о том не подозревая, сродни здешним крестьянкам: так простодушна и инстинктивно благоразумна. И если по другую сторону Гуа, любя и ненавидя Мириам, я становлюсь человеком боязливым и малодушным, то только потому, что обрывается моя связь с землей. Теперь я отчетливее понимал, на что во мне самом посягала Мириам, посягая на Элиану, — на источник моей жизненной силы и равновесия. Отъезд для меня физически невозможен. И вполне возможно, что Мириам, оставаясь здесь, чувствует, что гибнет. Как бы поделикатнее растолковать ей, что мы угодили в замкнутый круг? В нашей любви мы не можем не губить друг друга, один из нас неизбежно становится жертвой. Так почему бы нам не расстаться друзьями? К чему горечь, стремление отомстить? Я твердил себе все это, успокаивая себя и пытаясь успокоить ее, успокоить и разоружить, словно мое стремление к покою было способно оградить мой дом невидимой и непробиваемой стеной. Но я прекрасно знал, что сентиментальничаю, и не больше: все мои магические укрепления ничуть не помешают боевым действиям Мириам. Несмотря на мой страх, о стенах и укреплениях я говорил не всерьез. И вот какой тут был еще нюанс, о котором я пока не говорил: я был глубоко убежден, что Мириам способна причинить зло Элиане, но вместе с тем мне казалось, что эта убежденность исходит не от лучшего меня, а от худшего, от подростка-неудачника, которого подчинила себе Мириам и который в восхищении от всего, что бы она ни делала. Я дрожал от страха, но не в силах был оторвать любопытный взгляд. Так что все мои предосторожности я принимал не без доли скептицизма.
