Уезжал я в отлив под дождем. Гуа под низвергающимися потоками внушал ужас. Я едва различал опознавательные знаки, и рев волн справа и слева заглушал мотор. Мне казалось, что я долго, очень долго странствую в небытии, и, как ни странно, мне это нравилось. Завидев берег, дорогу, домики, я почти огорчился. Но меня ждал и другой сюрприз: Мириам удивительно хорошо приняла меня. Я приехал выжатый как лимон, побежденный, но она, казалось, все позабыла. Ни слова о Ньетэ. Ни единого намека на нашу ссору. Несмотря на утренний час, она была причесана и одета. Сидела в кресле в гостиной, положив больную ногу на стул, и писала африканскую реку.
— Тебе нездоровится? — спросила она.
Точь-в-точь как Элиана. Почти с той же интонацией. Подобные совпадения случались нередко и всегда приводили меня в замешательство: моя жизнь словно бы раздваивалась, и одна ее часть пародировала другую.
— Много работаю.
Мой стандартный ответ.
— Ну так отдохни, вот тут, возле меня.
И Мириам наклонила стул, сбрасывая на пол все, что на нем было нагромождено. Догадывалась ли она о моем замешательстве? Потешалась ли над ним в душе? Думаю, скорее ей хотелось быть нежной, как в другой раз хотелось кофе или шампанского. И она была изумительно нежна. Я говорю это без всякой злости. Скорее показывая, до какой степени я сделался равнодушен. Я наблюдал за ней так, как в первый раз наблюдал за гепардом: пристально следя за движениями, за голосом, пытаясь разгадать под напускным подлинную Мириам. Она говорила о своих картинах. В мае собиралась поехать в Париж на свой вернисаж. Она казалась счастливой, уверенной в себе, в своем таланте, своем успехе и очень любезно делилась со мной надеждами. Ни малейшей фальшивой ноты. Никакой двойственности. Она была сама искренность. И тем не менее мы расстались недовольные друг другом, а Ньетэ все ждала и ждала в прачечной.
— Знаешь, чего бы я хотела? — спросила Мириам. — Чтобы ты прокатил меня на своей машине. Я не выходила из дома всю неделю.
— Дождь идет.
— Тем лучше. Никто нас не увидит, можно не бояться.
Я был рад повиноваться ей. Раз Мириам молчаливо предложила мне передышку, я не стал воскрешать нашу ссору возражениями и подогнал машину к крыльцу. Открывая мне ворота, вышла Ронга, и мы обменялись в саду несколькими торопливыми словами. Я узнал, что Мириам полностью предоставила Ньетэ попечению Ронги. И вела себя так, словно о Ньетэ никогда в жизни и не слышала.
— Она в эти дни была грустной, озабоченной?
