— Работать! Ты воображаешь, что можно работать, прислушиваясь к каждому шороху, к каждому бою часов? Если бы ты любил меня, Франсуа, голубчик, ты не задавал бы подобных вопросов.
— Но… я люблю тебя.
— Нет, раз можешь жить так, как если бы меня не существовало.
И она была права: я не любил ее такой любовью, любовью крови и смятения. И я, глядя в ее серые глаза, отливающие со столь близкого расстояния влажным перламутровым блеском, спрашивал себя, из скольких любовей соткана любовь.
— Я уезжаю, приезжаю… — сказал я. — Я думаю о тебе… исподволь.
Она лбом стукнулась мне в лоб.
— Дурачок ты мой. Исподволь — это значит, что ты вспоминаешь обо мне. Но вспоминают только об отсутствующих! Я же чувствую тебя рядом, всегда. Хлопнет дверь — это ты. Скрипнет паркет — это ты. А когда я случайно не нахожу тебя, я замыкаюсь, сосредоточиваюсь, и ты появляешься вновь. Скажи, разве тебе никогда не приходится внезапно желать меня?
— О да! Часто.
— Ну так вот, это я в этот миг влеку тебя к себе. Посуди сам: я прекрасно знала, что ты приедешь сегодня утром. Я старалась весь вечер, изо всех сил.
— Ты веришь в телепатию?
— Да, потому что верю в любовь.
Наше дыхание смешивалось. Мне достаточно было вытянуть губы, чтобы коснуться ее губ. Мы шептались как заговорщики, и именно о заговоре она и толковала мне, тщетно стараясь меня убедить.
— Ты больше не бросишь меня?
— Послушай, как я могу тебя бросить, — сказал я со злостью, — если в твоей власти привести меня сюда по твоему хотению? Выходит, что я твой пленник.
— Не насмехайся. Мне не нравится твой настрой. Виаль тоже говорил точь-в-точь как ты. Когда приедешь в следующий раз?
Чары рассеивались. Сейчас придется спорить, доказывать ей, что коровы Жирардо нуждаются во мне, что я должен срочно ехать на ферму Гран-Кло. Мириам не терпела строгого распорядка дня, когда все расписано по минутам. Быть может, она подозревала, что я прикрываюсь этими обязательствами, чтобы отстоять свою свободу? Быть может, догадывалась, что на том берегу я становлюсь другим человеком — недоверчивым, издерганным, вечно готовым от нее ускользнуть?
— Как можно раньше, — ответил я.
— Но ты хочешь приехать?
Я поцеловал ее, чтобы скрыть раздражение. Когда тревога делала ее навязчивой и нескромной, она казалась мне просто глупой. Я оделся.
— Ты делаешь Ньетэ все, что я рекомендовал?
— Ты не ответил на мой вопрос.
— Я отвечаю за это животное.
— Нет. Ты отвечаешь прежде всего за меня. Ньетэ больна, потому что ты делаешь больной меня.
