— Ну, раз теперь есть вы… — протянула она.
— Да, но есть и Гуа!
Мы пожали друг другу руки, и я пустился в обратный путь. Гуа! Разумеется, я не мог про него забыть и ехал как только мог быстро: счет шел уже на минуты. Если мне придется остаться на острове, все мои клиенты начнут трезвонить мне домой — нам уже две недели как установили телефон, — и Элиана не на шутку переполошится. По мере удаления от Мириам я в некотором роде вновь обретал самого себя. Нет, я не хочу сказать, что я себя осуждал. Но обычно я с собой не церемонюсь — свойство, как мне кажется, всех робких людей. Разумеется, мне не в чем было себя упрекнуть. По крайней мере, пока. И тем не менее я не мог отрицать, что Мириам сильно на меня подействовала. По ее милости во мне пробудился другой человек: чуждый мне и неприятный. Я скосил глаза на портрет Мириам, лежавший на сиденье. Что делать с этой картиной? Мириам в моем доме. Нет. Это представлялось мне невозможным.
Подъехав к Гуа, я взглянул на часы. Начинался прилив, но ветра не было. В моем распоряжении добрых четверть часа. Я покатил по шоссе, безмерно счастливый от того, что возвращаюсь к себе. Там, впереди, — мой берег и мой дом. Словно подвешенные в глубине перламутрового пространства, виднелись бледные пятна ферм и темные точки скота в загонах. И вот на полдороге, будучи один-одинешенек посреди этого узкого языка земли, который с обеих сторон уже начало поглощать море, я остановился и вышел из машины. На меня обрушилось безмолвие. Безмолвие просторов, населенных дыханием. Я схватил картину. Приблизился к первым плоским волнам, одна за одной безмолвно лизавшим песок, и запустил картину как можно дальше. Пролетев, как бита, она упала ребром, погрузилась в воду, вынырнула и заплясала на волнах, почти сразу же скрывшись из виду. Уверенный, что поступил правомерно и правильно, я поехал дальше, ни разу не обернувшись. Когда я поднимался по ведущему на берег склону, дорогу уже захлестывала вода, но мне не было страшно. Напротив, я радовался, что море смыкается у меня за спиной, стирая мои следы. Я не бывал в лесу Шез. И никогда туда не вернусь.
Конечно, я посмеивался над тем, что запутался в таком детском противоречии, но усмешка эта была скорее добродушной. Я ощущал себя вновь прозрачным или, если угодно, застывшим, как эти пруды посреди болот, отражающие пустоту. Проходя садом, я свистнул, и тотчас подбежал Том. Это большой бретонский спаниель с глазами ребенка — собака, которая любит вас беззаветно и дрожит от страха вас потерять, как только вы закрываете за собой калитку. Он бросился ко мне со счастливым ворчанием, но тут же отпрянул, сгорбившись и поджав хвост.
