— И вы проделали весь этот путь! Филипп хорош, нечего сказать. Мне ужасно жаль, что он побеспокоил вас из-за пустяков. Ньетэ просто не освоилась здесь. Это пройдет…
По еле заметному оттенку в ее голосе я понял, что сама она тоже не освоилась и не освоится, пожалуй, никогда.
— Пойдемте, — сказала Мириам. — Покажу вам ее, раз уж вы приехали… Только, ради Бога, извините меня за беспорядок…
Я последовал за ней на лестницу. Она поднималась легко, полуобернувшись ко мне.
— И лучше бы вам к ней не притрагиваться. Сейчас она не в духе. Я сама остерегаюсь.
— Ничего, я привык, — глупо ответил я.
Я все более смущался, становился все более неловок и ненавидел Виаля… Филипп. Мужчина, которого она называет Филиппом… Уж лучше я сразу отмечу эту подробность. Она меня не красит. Но она необычна. Полагаю, тогда я впервые ревновал — ревностью юнца, мальчишки. И это я понял сразу. Я ни на миг не усомнился в том, какова природа этого чувства, так что в ее комнату я входил уже надутый.
Зверь, вытянувшись на боку, лежал в разобранной постели. При виде меня он не шелохнулся, но глаза его под полуприкрытыми веками заблестели.
— Тихонько, — шепнула мне Мириам.
Она присела на краешек кровати. Гепард, распластавшись, с прижатыми ушами подполз к хозяйке, искоса наблюдая за мной. Мириам погладила его уплощенную голову, между ушами прочерченную тремя коричневыми полосами.
— Хорошая, хорошая… — приговаривала Мириам.
Я видел уже только животное. Остальное было забыто. До чего же удивительна эта перемена, столь внезапная, что мне никогда не удавалось уловить момент, когда она во мне происходит. Я осознаю эту перемену только потом, когда пытаюсь разобраться в себе хладнокровно. Не было уже никакого Рошеля — на его место заступило первобытное существо, привыкшее подчинять других существ своей воле. А ведь обычно я довольно нерешителен, меня вечно раздирает между всевозможными «за» и «против». Уверенным шагом я подошел к кровати и склонился над Ньетэ. Та слегка запрокинула голову, готовая разить пришельца мощной лапой.
— Отодвиньтесь, — сказал я Мириам.
— Смотрите, как бы она вас не укусила, — с тревогой отозвалась хозяйка.
— Уходите!
Теперь я чувствовал гепарда так, как если бы сам когда-то породил его. Мы не спускали один с другого глаз. Я угадывал страх, зыбкими волнами бугривший его шкуру. Бок учащенно вздымался и опадал. Радужная оболочка глаз меняла цвет с зеленого на желтый, ее то и дело затуманивало, заволакивало фосфоресцирующей дымкой, сквозь которую поочередно проглядывали ярость, страх, сомнение, изумление и снова ярость. Втянув ноздрями запах животного, я понял, что оно больно: пахло от него не землей и нагретым сеном, а раненой плотью, нутром. Моя ладонь открылась в воздухе, и гепард перестал жить. Но губа его дрогнула, обнажив клык, острый, как коготь. За спиной у меня по паркету прошуршали ступни… Это явилась посмотреть негритянка. Я ощущал и страх обеих женщин и велел им отступить в глубь комнаты. Между ними и гепардом установилась некая психическая связь: их испуг передавался животному и усиливал охватившую его панику. Когда оно перестало их видеть, связь прервалась. Оно зависело уже только от меня, и я почувствовал, что оно успокаивается.
