Во-вторых, есть и более простой способ связать язык с наличием боли: заявить, что лучшее свидетельство боли другого существа – его собственные слова об этом. Это совершенно другая стратегия аргументации: здесь речь идет не о том, что существа, не владеющие языком, не могут страдать в принципе, а о том, что у нас недостаточно причин верить в их страдания. Но и эта стратегия ошибочна. Джейн Гудолл в своей книге о шимпанзе «В тени человека» отмечает, что для выражения чувств и эмоций язык менее важен, чем неязыковые модели общения – такие, например, как ободрительные похлопывания по спине, жаркие объятия, рукопожатия и т. д. Базовые сигналы, при помощи которых мы выражаем боль, страх, гнев, любовь, радость, удивление, сексуальное возбуждение и многие другие эмоциональные состояния, не уникальны для нашего вида[16]. Слова «мне больно» могут быть свидетельством того, что говорящий испытывает боль; но это не единственное возможное доказательство, а поскольку люди иногда лгут, то и не лучшее из возможных.
Даже если бы существовали более веские основания для отказа признавать боль у тех, кто не владеет речью, следствия такого отказа убедили бы нас в ложности этого тезиса. Новорожденные младенцы и дети до определенного возраста не умеют говорить. Значит ли это, что годовалый ребенок не чувствует боли? Если мы отвечаем на этот вопрос отрицательно, то владение языком здесь не может быть определяющим критерием. Конечно, большинство родителей понимают своих детей лучше, чем других животных, но это связано с тем, что мы лучше знаем представителей своего вида и чаще общаемся с человеческими детенышами, чем с животными. Те, кто изучал поведение других животных, и те, у кого есть животные-компаньоны, быстро учатся распознавать их реакции точно так же, как мы понимаем реакции новорожденного, а порой даже лучше.
Подведем итог: нет никаких причин, ни научных, ни философских, сомневаться в том, что животные чувствуют боль. Если мы не сомневаемся, что боль ощущают другие люди, нельзя сомневаться и в том, что ее испытывают животные.
Животным может быть больно. Как отмечалось выше, у нас нет морального права считать боль и удовольствия животных менее важными, чем столь же сильные боль и удовольствия людей. Но какие практические выводы следуют из этого заключения? Во избежание недопонимания я постараюсь изложить свою мысль более подробно.
Если я шлепну лошадь ладонью по хребту, она, возможно, вздрогнет, но едва ли ощутит сильную боль. Ее шкура достаточно толстая, чтобы защитить животное от обычного шлепка. Но если я с той же силой шлепну младенца, то он заплачет и, вероятно, почувствует боль, поскольку дети в принципе более чувствительны. Поэтому шлепнуть ребенка с той же силой, что и лошадь, – куда более жестокое действие. Но можно представить себе удар – не знаю точно, какой именно; допустим, удар тяжелой палкой, – который причинит лошади такую же боль, какую обычный шлепок причиняет младенцу. Это я и подразумеваю под «столь же сильной болью», и если мы считаем, что нельзя без серьезного повода причинять боль ребенку, то мы должны считать недопустимым без повода причинять столь же сильную боль лошади. Если, конечно, мы не видисты.
