– Моё почтение, адже, – медленно, вежливо сказала Нана. Сдержанно поклонилась. Ведьма не ответила ей, продолжая смотреть в лицо ориша немигающим пустым взглядом. Цапли, крича, кружились у неё над головой.
– Ориша Ироко вернулся в свой дом. Сейчас он очень слаб. Для тебя не составит труда уничтожить его. Если ты убьёшь Ироко – я дам тебе ребёнка. Слышишь ли ты, Ийами Ошоронга? После смерти Ироко ты получишь ребёнка из моих рук! Даю тебе в том слово Нана Буруку – Той, Кто Знает!
Ийами Ошоронга, не отвечая, смотрела в лицо Нана пустым и страшным взглядом сумасшедшей. Нана выдерживала этот взгляд из последних сил, стараясь не показать охватившего её смятения. Выдержка её уже была на исходе, когда ведьма открыла огромный рот, пронзительно вскрикнула по-птичьи – и стая цапель, шумя крыльями, опустилась на воду в том месте, где только что стояла белая фигура. Сложив крылья, птицы снова принялись невозмутимо вышагивать в воде.
Нана Буруку закрыла глаза, чувствуя, как стала мокрой спина под одеждой. Медленно, с достоинством сделала несколько шагов назад. Но птицы больше не обращали на неё никакого внимания, и Нана, то и дело украдкой оглядываясь через плечо, давя в себе нестерпимое желание побежать, пошла через болото к оставленному на шоссе автомобилю. Её сотрясала дрожь, по лицу бежали струйки пота.
– Будь ты проклят… Будь ты проклят, Ироко! – бормотала она, спотыкаясь на вылезающих из сухой земли твёрдых корнях каатинги. – Будь ты проклята, моя мать! Вот чем приходится заниматься! Ошала, будь ты проклят! Ты никогда, никогда не мог меня защитить! Ты пил мою аше, как кровь, – и плевать на меня хотел! Будь ты проклята, моя сестра, – если бы я знала… Если бы я только знала!..
Близнецы не переставали вопить ни на миг. Стоило Ошун дать грудь одному из них – как тут же принимался реветь другой. В маленькой комнате на втором этаже дома Жанаины было душно, старый кондиционер отважно гудел, но не справлялся с густой декабрьской жарой. Ошун, заплаканная, измученная, ходила от стены к стене то с одним, то с другим малышом на руках уже несколько часов. Волосы, выбившиеся из узла, падали ей на лицо. Ошун не убирала их. Её потухшие глаза смотрели прямо перед собой – без чувств, без света. Она качала детей на руках машинально, не глядя в их сморщенные от крика рожицы – молчаливая, прямая, с окаменелым лицом. Несколько раз она слышала, как осторожно стучит в запертую дверь Жанаина. Но заставить себя открыть дверь Ошун так и не смогла.
