Несколько дней после этого он болел гриппом и лежал в постели. Тетя Лиза поила его чаем с малиновым вареньем, заставляла принимать порошки и пыталась с ним разговаривать. Он отвечал, но она видела, как это ему трудно. Капитан хотел быть один. Он оброс щетиной и осунулся. Марс сидел под кроватью и ждал, когда хозяин разрешит приблизиться.
Но к концу болезни у него повеселели глаза и появился хороший аппетит. Марс прыгнул к нему на кровать. Капитан стал насвистывать бодрый мотивчик. В последний раз тетя Лиза застала его одетым в тельняшку и пижамные брюки, он ходил по комнате в шлепанцах с Марсом на руках. Он нагрел воды и хорошо побрился, обрызгал лицо одеколоном. Тетя Лиза побрила ему шею. Капитан надел белую рубашку, повязал черный галстук и достал из гардероба парадный китель. Он ничего не стал тете Лизе объяснять, только подмигнул, взял ее руку и поцеловал. Тетя Лиза покраснела. Она давно осталась вдовая, и руки ей с тех пор никто не целовал.
Капитан пришел в кабинет доктора Зорина, снял китель и повесил на вешалку, снял белую сорочку, рубашку с начесом и тельняшку, встав перед доктором, подобрал мягкий живот и погладил оплывшие груди и оскудевшие мышцы рук. Доктор почуял опасность для себя. Он велел ему дышать глубже и стал внимательно прослушивать спину и грудь, хотя прекрасно знал диагноз. У капитана из-под брюк выглядывали сиреневые кальсоны с белой пуговицей. Семенов немного стеснялся, потому что, кроме доктора, в кабинете находилась девушка-сестра. На плече у него была татуировка, изображавшая парусник при полном ветре, под лопаткой — длинный и глубокий шрам, стянутый следами от швов, будто шнуровкой. Прежде он любил рассматривать достоинства своего тела в зеркале. Теперь тело было старое. Но настоящая старость была внутри — под стетоскопом доктора: сердце много лет работало ровно, как часы, но вдруг оказалось плохо приспособленным для подъемов по лестнице и волнений.
Непонятно ему было, почему врач сказал «застарелая болезнь», правда, он иногда чувствовал себя неважно, но это началось не так давно, а прежде у него никогда не кололо в груди, не сдавливало виски, не болели темя и лоб, не возникали перед глазами радужные круги и не звенело в ушах. Ничего этого не было, а он немало прожил. Он пил вино и любил женщин, воевал, потерял сына и жену, наконец, просто всю жизнь старался хорошо делать свое дело…
Доктор был в белом колпаке и белом халате и внушал капитану уважение; к тому же и доктор старался хорошо делать свое дело, и капитан на него не обижался, он ничего не имел против этого молодого человека, который неизвестно для чего отпустил такие жидкие усики. Когда доктор закончил прослушивать, то попросил капитана сесть возле сестры за стол. После стетоскопа этот приборчик с резиновым шлангом и грушей, на которую сестра подавила, чтобы кровь в локтевой вене застучала в мембрану под черной повязкой, был для капитана врагом номер два. «Все, Семенов», — сказал доктор, что-то записывая в медицинскую карточку, и капитан стал одеваться. «Ну как?» — спросил он пободрее. «Не так уж плохо». — «Вы меня выпустите а рейс?» — «Нет, не выпущу». — «Я хорошо себя чувствую». — «Вы не хорошо себя чувствуете. Вам надо бросить курить и совсем не выпивать». — «Я пью только пиво с рыбкой», — сказал капитан. «Я тоже люблю пиво с рыбкой», — сказал доктор; и больше они не знали, что говорить, и оба чувствовали себя неудобно; капитан усмехнулся, но в его голубых слезящихся глазах было грустное выражение. Сестре хотелось плакать. Семенов поморгал красноватыми веками. Девушка обратила внимание, что на его кителе скоро оторвется пуговица и что, одетый, капитан выглядит сухопарым, а в его манере держаться есть что-то непоколебимое. Капитан напоминал высохший прямой ствол, упругость которого очевидна, и излом требует большого усилия.
