Капитану Семенову исполнилось семьдесят лет. Он был полярный капитан, а в молодости плавал на зверобойной шхуне, рыболовном траулере и на лесовозах Архангельского пароходства. Незадолго до того, как ему исполнилось семьдесят, его списал врач-терапевт. Он собирался это сделать давно, но Семенов страшно упрямился, и врач его побаивался, хотя капитан упрямился вежливо.
Он проплавал пятьдесят пять лет — в молодости матросом, потом выучился на штурмана и, став капитаном, не то чтобы как-то особенно полюбил арктические плавания — просто попривык и приобрел большой опыт. В бытность свою матросом он побывал во многих странах и на ярких островах, и краски остались в памяти, он видел цветные сны, а вот белый и серый цвета видел во сне редко, хотя большую часть жизни глядел на льды, северное небо и северные моря; и глаза его стали слезиться от белого цвета, он обморозил руки, а лицо сделалось красно-коричневым, и кожа на щеках и на носу постоянно шелушилась.
То, что его тело стало дряблым и пожелтело, было в конце концов неудивительно. Главное, вне медицинских кабинетов этого никто не видел, и в кителе и в фуражке капитан выглядел еще неплохо, а седина бывает и у молодых, и морщины не так бросаются в глаза после бритвы и одеколона. Но перед юбилеем, перед семидесятилетием, был день медицинского переосвидетельствования. Врач подтвердил, что у капитана больное сердце и что он больше не может плавать. И Семенов в первый раз не стал его переубеждать; он совсем ничего не сказал, повернулся и ушел, а дома взял под мышку сиамского кота Марса и сел с ним на диван…
В день рождения его пришли поздравить. Сначала явилась тетя Лиза, принесла бутылку вина и приготовила закуску, потом пришли из агентства «Арктика» и тоже принесли вина; капитан крепко выпил, и они с тетей Лизой стали петь песни. Те, кто поздравил от «Арктики», сказали Семенову, что про него напечатают в газете и что в его честь будет организован банкет; они скоро ушли, и капитан остался вдвоем с тетей Лизой и Марсом. Тетя Лиза пела хорошо, капитан — плохо. Марс, ревнуя Семенова, залез под кровать. Тетя Лиза работала няней в госпитале для моряков и жила этажом выше. Она была на десять лет моложе капитана, но он, как все, звал ее тетей Лизой, и она не обижалась.
«Не труби, — сказала она. — Пой тише, а то у нас не выходит». — «У меня хриплый голос, — ответил Семенов, — и слуха нет. По-моему, чем громче, тем лучше». — «И больше не лей в себя, — сказала тетя Лиза. — У тебя сердце никудышное, а ты напузыриваешься». — «Бутылку все же допью», — сказал капитан и потянулся к вину. Тетя Лиза отобрала у него бутылку, намазала маслом хлеб и велела ему съесть. Капитан затосковал и стал плакать. Он молча вытер слезы ладонью, потом носовым платком и вздохнул. Ему сделалось совестно, а тетя Лиза притихла. «Не береди себе душу, — сказала она. — Ты свое отдежурил. Шутка сказать, до семидесяти лет на пароходах. Не грех отдохнуть». — «Это я так, — сказал капитан. — Немного взгрустнулось да и выпил». — «Всякому овощу свое время», — сказала тетя Лиза. «Я не овощ, — сказал Семенов. — Я старый сапог. Не успокаивай меня, тетя Лиза. Ты хорошая женщина. Моя песенка спета. Все. Конец».
