— Ух, хорошо! Хорошо!..
Затем оба бегали по берегу, находили заросли крапивы, кусты тальника и даже смородины, увитой хмелем, и носились, продирались по заведенному для себя распорядку, для укрепления воли и нервов, чувствуя могучее здоровье, уверенность, жажду жить, наслаждаясь мирным счастьем, которое в самой страшной из войн завоевали для них отцы и деды…
— Вы не видели их? Ну где же, где они?..
Сперва летчики и их жены сами не встречали несчастную старуху, только слышали о ней. Жили они ближе к реке, чем она, и первое время, увлекшись купанием и рыбалкой, ходили лишь в одном направлении; но вот, спустя неделю после приезда, их тоже коснулся и потряс окрик с деревенской лавочки.
Однажды после прогулки по лесу, видневшемуся в противоположном конце деревни, Сарьяны и Завьяловы возвращались домой. Услышав голос старухи, все четверо невольно замерли. В действительности она вызывала куда более сильное впечатление, чем в пересказах. Протягивая руку и глядя огромными жуткими глазищами, она несколько раз повторила свой вопрос. Женщины занервничали, поспешили прочь от удручающей картины, но опять замедлили шаги, ибо их мужья задержались возле старухи.
С тех пор они стали как-то более сдержанны в развлечениях, хотя не лишили себя летнего отдыха и с присутствием в деревне несчастной в конце концов смирились.
Незаметно в листьях деревьев распространялся желтый цвет, для кого золотой, а для кого ничего веселого не представляющий, опечаливающий, как собственная седина. На лугу были скошены травы, и земля напоминала теперь оболваненную голову, по которой инструмент выстригал то дуги, то дорожки. Синева неба не казалась больше ласковой, но становилась гуще, звончее и выглядела холодной, точно ее отражение в родниковой воде. Быстрее плыли облака, туманные и грузные.
Как-то летчики с женами снова проходили мимо сидевшей на лавочке старухи. Они чувствовали себя как на иголках, но из деликатности не обошли стороной несчастную женщину и поздоровались с ней. Она тотчас поднялась, шагнула и спросила:
— Где мои сыночки?
И сделала это с таким выражением надежды и доверия, что они не смогли позволить себе уйти от нее и не смогли вовсе ничего не ответить. Они остановились, и Завьялов, из мужчин наиболее чувствительный и жалостливый, произнес:
— Видите ли… Мы не знаем.
— Где, где мои дети? — сказала старуха, обращаясь теперь именно к нему, судорожно хватая его за руки своими длинными узловатыми пальцами и все тревожнее вглядываясь в лицо молодого мужчины.
