Да, всегда был инстинкт, что, пойди ему навстречу, покажи, как он дорог, он сам же первый уйдет. Я-то знала: мы, и ненавидя, любим друг друга. Он не знал, не хотел знать. Он не верил мне, не верил никому, и меньше всего внутреннему голосу — слишком осторожный, слишком боящийся боли и унижения! И хорошо. Потому что уверенный в моей любви он бы уже не любил меня.
Дух противоречия был дан нам изначально. Когда он поворачивался уходить, все обрывалось во мне, но — «ну наконец-то ты уходишь!», чтобы ему захотелось остаться. Или он с небрежной физиономией: «Я, пожалуй, с тобой сяду»! — я так хочу, чтобы он сел, и так не хочу! «Конечно, садись», — говорю я насмешливо, чуть ли не издевательски — и он уходит, а я готова за ним ползти, но тут же отворачиваюсь к кому-нибудь с улыбкой. А если в ответ скажу: «Сядешь? А стоит ли?» — он, конечно же, упрямо сядет, а меня уже аж корежит, я только и жду, чтобы он ушел, и если он не поторопится, тоска заполонит меня, я сама поспешу смыться. А смывшись, буду уже жалеть. Рядом — такое тяготение и такое отталкиванье! И потом, рядом — дальше же. Да и к чему? Вместе нам все равно не быть. Быть вместе — значит потерять друг друга. И быть физически вместе — так мало в сравнении с нашим неистребимым присутствием друг в друге. Я бы хотела от него ребенка, и тогда бы я избавилась от Тимура, у меня был бы маленький Тимур, который не сникал бы, встретив сильное чужое мнение. А счастье — это уж из другого какого-то мира. И пусть бы уж этот другой мир скорей приходил — ослабил, сокрыл наши тайные узы.
* * *
Поступать в институт я решила в другом городе. Но было то, что тянуло бы меня и за много верст отсюда. Я могла оставаться в смутном знании здесь. Уезжая отсюда, я должна была знать: да или нет? До поры, до времени менуэт, где гармонично движутся кринолины и фраки, вполне замещает жизнь — только не надо глубоко вздыхать, не делайте резких движений, дыхание должно быть поверхностно, а инстинктивные запреты глубоки. Но предстоял отъезд, и я вопреки инстинктам, в неожиданной страсти противоборства и поступания вопреки, с чувством гнуснейшей ошибки позвонила Тимуру. Первая радость от первого легкого разговора:
— Что ли, это Тима?
— Что ли, да.
— А это я.
— Я уже понял.
Но едва я попросила о встрече, он насторожился. Что ж, естественно: сколько раз мои звонки были началом какой-нибудь очередной игры с неприятностями для него.
— Зачем, Даша, чего ты хочешь?
