Но в том-то и дело, что я не верила в это, не верила, что мир движется, бытие продолжается, когда омертвела я. Потом, спустя годы, так было только в моей уже взрослой любви: я знала, что любима только пока любимый был рядом, являл любовь. В его отсутствие память была бессильна уверить меня, что и теперь он есть и любит. Сама любовь моя вне его присутствия существовала в каком-то обратном виде — она оказывалась ужасом потери жизни, безумной устремленностью к утерянному, у любви проступал обратный знак. Если она и была ни чем иным, как безусловным существованьем, то в отсутствие его она становилась обезумевшим небытием. Так и мы с миром в отсутствие друг друга впадали в небытие. А если иначе, если мир и без меня движется? Почему сызмала, сколько я себя помню, когда никто еще со мной и не говорил всерьез, а если бы и говорил, едва ли бы я поняла, откуда всегда был во мне этот глубочайший инстинкт, что я должна, уполномочена постигать и прорываться, что только со мною, во мне прорывается в новое, превращается Мир?
* * *
История моя с Тимой продолжалась годы. Память не сохранила всех подробностей. Но вот случай с уборкой коридора в школе помнится ярко. Какой это класс? Может, седьмой или даже восьмой. Надо же было, чтобы убрать и вымыть этот коридор поручили Вике Талеевой, Тимуру и мне. Тимур нам таскал ведра с водой. Потом унес и спрятал мою швабру и ведро. Было это издевательство или игра, не знаю. Меня из школы не выпустили бы, не сдай я вахтеру «хозинвентарь». Я уж и шутила, и всерьез просила, и сердилась, требовала. Тима только издевательски похохатывал:
— Нну? И что же? В самом деле?
— Ты же ничтожество! — крикнула я. — Трус и предатель! Пигмей!
Он бросился на меня с кулаками. Талеева едва успела встать между нами, с трудом удерживала его.
— Отойди! — кричал он на нее. — Я сейчас эту суку прикончу!
Была у меня подружка, еще чуть ли не с младенчества. Когда-то, до того, как мы переехали, мы жили почти рядом. Катриша, хорошенькая, бойкая, с детства обожающая всякое хулиганство. Довольно рано она стала встречаться с мальчиками, отнюдь не робкого характера. Она их называла «слюнт» или «конфетка».
В тот день она позвонила мне.
— Почему у тебя такой голос? — обеспокоилась она.
— Что нужно делать, когда тебя обзовут сукой?
— А ты не знаешь? Ответить так же или в десять раз хуже. Тебя научить или ты сама сумеешь? Впрочем, ты не сумеешь. Я сама с ним поговорю.
Через полчаса она уже докладывала мне:
