Я пробовала и сама писать музыку:
О, кружись, карусель, о, кружись…
Мы поем или миру поется?..
Мы в слезах или плачется миру?
Мне хотелось показать в музыке хаос — и молниеносное сложение божественных фигур с молниеносным же их распадением. Ведь каждый же раз молниеносно, мгновенно! И если в ту снежную весну мгновение растянулось на дни, то лишь потому, может быть, что все существо мое устремлялось, разворачивалось во времени со скоростью почти что света. Я сочиняла, нащупывала гармонию, ритм, и что-то у меня получалось, но при попытке записать все — разрушалось. Инструменты и ноты играли со мной в изнурительную игру. Я знала: диапазон у виолончели такой, а у фагота такой, но я-то слышала их вместе, нерасторжимо. И нужную ноту я слышала во всей клавиатуре и даже между клавиш. Теперь мне была понятна рассеянность музыкантов: слышишь и не поймешь. Усилие, бессилие. Невозможно было уловить точное место звука в клавиатуре, не потеряв при этом импульса — совсем как в квантовой механике, но там-то это как-то объясняется — воздействие прибора, что ли…
Отец ворчал:
— При чем тут прибор? Нужно философией заниматься. Простейшая диалектика: тело одновременно находится в этой точке и не находится в ней — остановив его в точке, мы теряем движение, а может, и само тело. Нота — то же самое, что частица: она или движется, или ее нет, и если клавиатура останавливает движение… Понимать же надо! Сальери у Пушкина: «Звуки умертвив, музыку я разъял, как труп».
Но разве, двигаясь в музыке от общего к частному, я умертвляла? Каждый фрагмент жил все более глубокой жизнью, и иногда мне казалось, стоил общей, охватывающей, гармонии. Да и то ли было охватывающим, Вселенной: общее, мировой финал, высшая гармония? Было у меня однажды нечто вроде озарения: не общая гармония вмещает фрагмент, а как раз фрагмент — каждый раз по-новому — общую гармонию! Ведь это только арифметически, пространственно Вселенная включает меня, музыку, Тиму. По-настоящему это я заключаю во всей распирающей антиномичности Вселенную, музыку, хаос, Тиму, себя. И это уж такое распирание, такое кипение, что покоиться никак не может. Так что высших гармоний столько же, сколько людей. И оттого-то это все движется. Но почему, но зачем? Не проще ли одна, всех воедино сводящая истина, мировой финал и «славься»? И другое: а что, если человек не вмещает? И снова немощь. Немощь слышать одновременно гармонию общую и фрагменты. Одна нота пронизывала, нанизывала клавиатуру. Я искала точку — она оказывалась миром. Я искала Вселенную — она уходила, стягивалась в точку, и мир проваливался, отсутствовал, немотствовал. И меня не было. Все звуки лгали, длилась немота. Ах, да что за важность, что я немощна, отсутствую, говорила я себе, бодрясь, — делов-то куча: не пропадут без меня миры, все будет идти своим чередом.
