С Тимой мы уже давно были врагами. «Они любили друг друга, но, как враги, избегали признаний и встречи». Если бы только избегали! Он объединялся с любым, кто хотел досадить мне. Он был со всеми, кто издевательски смеялся надо мной. Только однажды, когда я запуталась в ответе у доски и класс был в пароксизме восторга, он вдруг сказал: «Нет, как хотите, а мне Попову жалко», и сказал как-то по-доброму, и один — великая редкость для него, — один не стал смеяться. В тот же день ко мне подошла его закадычная приятельница Вика Талеева (та самая, что когда-то украла для него фломастеры) и передала от Тимы записку, что он хотел бы со мной помириться. Получил такую записку и Тима — от меня. Ни он, ни я записки не писали, их написала сама Талеева. Кто знает, почему. Возможно, минутное сочувствие ко мне, или беспокойство после его неожиданных слов, род некоего любопытства, проверочка, инстинкт игры. Вообще-то она всегда, и в лучшие времена стойко меня не любила. Но ведь бывает: искушение опасностью, желание проверить размеры ее, проникнуть в тайны кумира, овладеть ситуацией. Не знаю.
Вечером Тима позвонил мне. У меня как раз что-то не ладилось с домашним заданием, он помог, хотя это совсем не было ему свойственно, он редко помогал кому-нибудь.
— Что ты понимаешь под дружбой? — спросил он меня (наверное, в «моей» записке была эта обычная формулировка: «давай дружить»).
— Ну, не знаю, — смущалась я, считая его звонок продолжением его записки. — Это отношение к человеку, а что оно подскажет…
— Ты мудришь, — отозвался он с некоторой строгостью. — Что подскажет отношение — это сегодня так, а завтра этак. Вот у меня друг Эдик. Он для меня все, до конца, понимаешь? И я. Когда человек — друг, он уже знает, что все: в огонь и в воду. А не что отношение подскажет.
— Посмотрим, — сказала я, имея в виду «его» записку и не имея представления о «своей».
Случись же, что на следующий день, на перемене, когда я шла к своей парте, меня зацепил, толкнул, дернул Геворкян. Стул был далеко, и я бросилась на него с книжкой. «Отойди, Даша, — услышала я за собой голос Тимы, — мы сами разберемся». И они склубились. Я запомнила вначале только бледное лицо Тимы и какое-то раздраженное — Геворкяна. На рыцарский поединок это никак не походило. Я и не знала, что драки бывают такие свирепые и грязные. Они рвали друг другу волосы, глаза, рты, били о стены, о парты, об пол. Тима все еще оставался самым маленьким в классе, но оборонялся-то Геворкян, а чуть не драл его на куски Тима. Девочки порывались расцепить их — мальчики не пускали. В этом одном еще сохранялись правила поединка: двое дерутся — другие не лезут.
