На сочувственные намеки соседок Евсюк не отзывался — иногда казалось, не очень-то он и слушает, о чем они, уж очень невпопад отвечал, а то и вовсе кивал головой и продолжал путь. Иная и прямо спросит, усмехнувшись для приличия, не спалила ли еще Полина дом — Петро оглянется на дом, не горит ли и в самом деле, соседка рассмеется, и тогда, успокоившись, что это шутка, Петро и сам улыбнется, простенько пошутит: «Да нет, пока еще не горим, оно нам ни к чему».
Придет домой, умоется, переоденется, спокойно поест недоваренное, недосоленое — и по мужским своим делам: где что подберет, на место унесет, где что подтянет, прочистит, перевяжет, укрепит; какую обувь подобьет, а то и сразу за какой механизм или орудие возьмется.
Дважды случилась смерть среди детей — и каждый раз он стоял над своей Полиной, положив руку на ее потную от горя, дергающуюся голову.
Много мужиков с улицы пропало на войне. А какие и прибились за годы разлуки с законными своими семьями к чьим-то вдовам или фронтовым подругам. Но Петро, отработав и фронт, и немецкие, и свои лагеря, как-то к вечеру, тщательно вытерев о скобку и половичок ноги, постучал в дверь. И тогда единственный раз улица видела, как стояли на крыльце, припав друг к другу, Полина и ее муж.
И еще высыпала улица к окнам, когда однажды на крыльцо к Евсюкам поднялся незнакомый мужчина в шляпе и очках — профессор, которого в лагере, кто его знает, немецком или нашем, кажется, все же фашистском, спасал от гибели, подкармливал и приучал к ремеслам мастеровитый Петро.
Девки подросли. Которые поаккуратнее и пообиходнее, поспешно покидали — кто замуж, кто в работу и общежитие — родной, но шумный и неуютный дом. Осталась в конце концов в доме только самая красивая и гульливая дочь. Бывала и она замужем, и не однажды, каждый раз привычно бросая очередного ребенка на беспокойные, дырявые руки матери и спокойные, рассеянные — отца, но каждый раз возвращалась не столько домой, сколько на улицу, приманивая чужих мужиков.
Было как-то, забрехала во дворе собака, и на требовательный, нетерпеливый стук вышел Петро к разгоряченной женщине:
— Тут до вашей сучки наш кобель побежал — так я за ним!
— Не знаю, — доверчиво откликнулся дядя Петя. — Вон собака на цепи, никакого кобеля не было.
Женщина рассмеялась, расплакалась и ушла, оставив Евсюка в недоумении.
И вот, среди вечной колготни и метаний, упала однажды на крыльце тетка Полина. Недвижную, перенесли ее в дом на кровать соседи. Внуки сбегали на работу за дедом. Всего несколько дней и полежала-то тетка Поля в параличе. Сам дядя Петя и кормил ее с ложечки, и содержал в чистоте, сам и ночами сидел над ней, глядя в ее темные, надсадные глаза.
