Талисман Авиценны | страница 18
Виден дьявольский труд, и совсем он не прост,
Этот малый котел для закваски.
В нем селитра и ртуть, спирт, квасцы, купорос —
Все намешано в поисках сказки.
Из листков возникала тревожная суть.
Человек колдовал не впустую.
Но не золото создал —
гремучую ртуть.
Безудержную силу взрывную.
Ибн Сина, ужаснувшись, отбросил листки,
Позабыв о печалях вчерашних.
Побежал через арки, арыки, мостки,
Как сидел, в своих туфлях домашних.
Побежал, чтоб, ученому правду открыв,
Удержать его…
Вдруг за домами,
Не достигнув цирюльни, услышал он взрыв
И увидел взлетевшее пламя.
Он, мечтающий смерти поставить предел
В мире, где все законы так зыбки, —
Вот опять человека спасти не успел
От простой человечьей ошибки.
А ведь мог бы, наверно…
Все в серой пыли.
Смерть за поиск — обычная плата.
Пепел, прах… А на взорванных комьях земли
Дотлевавший рукав от халата.
ДИАЛОГ УЧЕНИКА И УЧИТЕЛЯ
Джузджани
Диктуешь сегодня, и каждая фраза
Такой глубины и такого размаха…
Но вот уже сколько страниц, и ни разу,
Нигде не попалось мне имя аллаха.
Ты больше не веришь в него?
Иби Сина
Почему же.
Мой коврик всегда наготове хранится.
Джузджани
Нет, нет, мой учитель, в жару или в стужу
Ты молишься, знаю. Но эти страницы…
Ибн Сина
Да, знанья полет оголен и опасен,
И движется он по путям неизвестным.
А что до аллаха, ты прав, я согласен —
Проставь там, где сам посчитаешь уместным.
Когда дышать совсем невмоготу
И черен мир коварный и жестокий,
Он всем наукам подводил черту,
Вплывая в поэтические строки.
Свободно думы нес туда свои,
Клеймил своих гонителей упрямо.
Его отточенные рубаи
Не зря пленили юного Хайяма.
И до сих пор не все понятно нам —
Туманами история объята —
Что Ибн Сина вписал, а что Хайям
В волшебное наследье рубайята.
«Может быть, потому он из века иного…»
В. П. Малыгину
Может быть, потому он из века иного
Входит в книгу мою через тысячу лет,
Что сегодня опять у постели больного
Размышлений его загорается свет.
Мой обветренный друг, старый врач корабельный,
В Ибн Сину, как в чужую девчонку, влюблен,
Каждый раз, уходя в океан беспредельный,
Возит в тесной каюте Врачебный канон.
Он из тех корабельных врачей, для которых
Пульс матроса — уже для решений простор.
Лечит он ностальгии назойливый шорох,
Грянет час — операцию сделает в шторм.
А «Канон» занимает почти полкаюты —
Пять томов, что по-русски печатал Ташкент.
— Это что ж — для, фасона тебе, для уюта? —
— Нет, — мой друг отвечает, — я вечный студент.