И они поехали, бряцая всем навешанным на них оружием.
Вот и дом, вот и лошадь Клеопина у забора стоит одна и недоумевает. Вот и сам Клеопин показался в окне и смотрит на дорогу. Но как смотрит? Никак не понять, хорошо или плохо смотрит он на едущих к нему.
И вдруг Клеопин распахнул окно, старое тёмное окно, и крикнул:
— Ванные деньги пришли получать? Амуничные получать? Получите!..
И три пули цыкнули навстречу гусарам.
Одна пробила папаху у Авдеева, вторая сорвала погон у Корнилова, третья ушла вбок.
— Стой! — закричал Авдеев…
И они стали снимать винтовки, но было поздно. Клеопин сбежал, как кошка, вниз, вскочил на лошадь и помчался по полю к станции.
Так исчез из маршевого эскадрона гроза и гром поручик Клеопин, и никто его больше никогда не видел.
Когда четвёрка вернулась к эскадрону, гусары уже командовали по-своему. Лошади стояли в конюшнях, но патроны солдаты не вернули в цейхгауз. Люди разбрелись кто куда. Вечерней уборки не было. Никто больше ничего не приказывал. Начальство исчезло — точно его съели волки.
Утром каптенармус и кашевар поехали за продуктами на станцию. Продукты они получали из города, из штаба полка.
Каптенармус вернулся один с запиской от кашевара:
«Из города продуктов нет как нет. Жрать вам нечего.
Бить меня вы будете — так я лучше в город поеду. Бить себя не дам, а вы живите на здоровье. Петрушкин».
Так исчез из маршевого эскадрона хлебопёк и кашевар Петрушкин, но он объявился много позже и в таких устрашающих обстоятельствах, что речь об этом будет особо.
Тогда эскадрон сказал Авдееву:
— Ехать тебе в город, Авдеев, и узнать там всё, что случилось. Эскадрон тебя уполномочивает — и крышка.
Авдеев велел Мармору хранить Чурила, собрался и пошёл на станцию.
Эскадрон шумел. Никто ничего не знал. Никто не ел с утра ничего, кроме хлеба с чаем. Все бродили из конюшни в казарму и обратно и не могли ничего решить.
Мармор сидел на поваленном бревне и вертел в руке винтовку. Он вынул затвор, разобрал, протёр, вставил обратно и уже хотел снова в рассеянности вынуть его, как на худом ястребином лице его отразилось волнение. Он даже расширил глаза и побежал искать Корнилова.
Корнилов спал, и ему снилось, что он дома и мать угощает его кофе. Но только он успел поднять чашку и уже дышал вкусным, сладким запахом, как чья-то рука ударила по чашке… Он так обиделся, что проснулся. Его тряс и ворошил Мармор.
— Николай, — сказал он, — одевайся, седлаем коней. На проездку.
— Я не хочу больше седлать, — отвечал Корнилов, — я ничего не хочу больше… А ты дрянь паршивая, что меня разбудил.
