Аракуш | страница 11
Но Авдеич, седенький Авдеич, любивший фуражки с кантами, он возроптал… Он восстал!.. Он сказал себе самому: «Я тоже поэт, и я тоже — влюблённый… И я не хочу, чтобы соловей был пределом птичьей певучести!.. Верю и исповедую, что в глухих, неприступных для человека местах, украшенный синими и красными лентами на груди, хоронится, скрывается подлинная птичья красота и слава, ровно вдвое лучший певец, чем самый лучший из соловьёв, и имя ему — аракуш… Только тем и живу я, только тем и горд я, что о нём знаю… Только эта мечта зовёт меня и тянет, чтобы в моей комнатёнке тесной, мною пойманный и обручнённый, запел не какой-то соловей, и не пёстрый волчок, и не варакушка, а настоящий аракуш… Вот, слышите, три-на-дцатое колено… И дальше и дальше… Побиты все соловьиные рекорды… Пятнадцать колен… Двадцать колен… Считайте, лучше… Двадцать два… двадцать три… Два-дцать че-ты-ре…»
Вынесены подальше на двор все остальные птичьи клетки со всеми этими жалкими дроздами, канарейками, соловьями… Греми, аракуш!.. Слушай, столпясь под окошком, пушкари и стрельцы… Затаи дыхание, запруди улицу, останови езду, чтобы ничто не мешало слушать…
Вы слышите теперь?.. Вот кто такой аракуш… А кто нашёл его, настоящего? Кто поймал?.. — Авдеич… пятьдесят лет искал, а всё-таки нашёл… Вот вам и Авдеич…
Эй, старина… А-у-у-у!..
Ты жив, конечно, и теперь ещё, ты вообще бессмертен… Ты и сейчас, конечно, всё ловишь своего «аракуша», как я своего… Скучно было бы нам с тобою жить без «аракуша»… Какое — скучно… Сказал я тоже… Невыносимо нам было бы — хоть сейчас в гроб…
Авдеи-и-ч!.. А-у-у-у!..
— Руку, товарищ!
1926 г.
ГРИФ И ГРАФ
I
Коля Житнухин, мальчик лет пятнадцати, утром, когда, после сильного прибоя, утихло море, пошёл с мешком подальше вдоль берега, не выкинуло ли где камсы[22].
Близко к городу незачем было ходить: тут, конечно, чем свет всё было подобрано, и Коля забрался в глухие места. После долгого шторма странная стояла тишина, и море режуще сверкало, и берега пахли морем, а солнце грело, как греет оно в феврале на юге, когда небо чисто и не дует ни с севера, ни с востока.
Белые стада чаек паслись на голубом недалеко от берега; тем вероятнее казалось Коле, что вот выйдет он подальше за камни, на укромный пляж, — и вдруг яркая кипень сонной камсы, переброшенной
на взмыве какого-нибудь девятого вала… Расставь мешок и греби в него рыбу, как гравий…
Коля зашёл далеко, наткнулся на круглый мыс, который надо было огибать с тылу по чуть заметной козьей тропинке; а когда обогнул он его и новый кусок синеватого пляжа открылся, — сколько ни смотрел Коля, никаких ярких залежей камсы на нём не заметил, только совсем недалеко, снизу, шёл густой запах падали.
