У Станислава захватило дух, он крепче прижался щекой к двери.
— Вы ошиблись адресом, — раздался после долгой паузы голос Дукеля. — Мы не являемся военизированной организацией. У нас нет оружия, и мы не умеем с ним обращаться. Кроме того, харцерство в Германии никогда не готовилось к диверсионной деятельности. Наша организация исповедует совершенно иные принципы. И воеводе Гражинскому это хорошо известно.
— Вы мне не верите, — в голосе незнакомца появилась нота отчаяния. — Пожалуйста, прочтите это письмо. Там вы найдете подтверждение моим словам. Если вы сегодня не выполните эту просьбу, завтра будет поздно. Польша больше не может откладывать начало военных действий. Это повлекло бы за собой трагические последствия. Умоляю вас, соберите своих людей. Не время проявлять недоверчивость. Речь идет о Польше!
И снова голос Дукеля:
— Меня не интересует это письмо. Заберите назад. Я ничем не могу помочь Польше, а тем более вам. Не знаю, кто вас прислал сюда, и не интересуюсь этим. Мне хотелось бы, чтобы вы побыстрее покинули этот дом. Только, пожалуйста, без трагических жестов. И не падайте на стул. Встаньте и немедленно убирайтесь отсюда. Я под домашним арестом, каждую минуту может явиться гестапо, и мне совершенно ни к чему дополнительные осложнения. Вы меня слышите?
Видимо, Дукель сцепился с незнакомцем, так как Станислав уловил пронзительный скрежет стула.
— Вы мне показываете на дверь? — уже трагически вопил незнакомец. — Мне, поляку?! С риском для жизни я пробрался сюда через границу, а вы отказываетесь мне помочь?! Что я говорю — мне, своей родине?! В такую минуту! Польша в смертельной опасности! Неужели это вас совершенно не волнует?! Ну и патриоты! В час тяжелейшего испытания вам безразлична судьба своего народа! Вы хотите его погибели! Готовы бросить на растерзание немецкой солдатне! Польшу, родину! Это трусость! Трусость и предательство! — Голос дрогнул, чужак разрыдался.
Станислав, как и Дукель, испытывавший недоверие к незнакомцу, вдруг заколебался. Ведь этот человек действительно плакал. Правда, вскоре успокоился и, понизив голос, заговорил умоляюще:
— Вы боитесь, я понимаю. Страх убил в вас любовь к отчизне. Вот на что способно гестапо. А воевода Гражинский назвал вас выдающимся сыном польского народа. Не лишайте его последних иллюзий. Если боитесь, назовите кого-нибудь, кто бы мог собрать отряд. Я офицер и готов возглавить ваших людей. Только кто-то должен меня представить харцерам. Передать командование над ними. Мне необходимо установить с ними контакт. Не все же парализованы страхом, как вы. Оружие приготовлено. Завтра его можно получить. Мы ударим с тыла в самую уязвимую точку немецкой обороны. Ради чего же вы работали здесь столько лет? В последний момент предать?! Заверяю вас… Если попаду в лапы гестаповцам, не пророню ни слова, даже если переломают все кости. Умоляю… Выведите меня на связь… Хоть с одним настоящим поляком…
