Я встаю, подхожу к столу, на котором стоит зеленая пластмассовая миска, полная овсянки. Накрываю миску ладонью, чувствую последнее тепло. Они оставили мне кашу, и я невольно улыбаюсь, хотя ложки нет. Сажусь на скрипучий стул, слушаю шелест листьев, зачерпываю овсянку пальцами, как пои, и ощущаю, что тело мое гудит, пробуждаясь к жизни.
С тех пор как я убрал руки от тела той умирающей матери, ощущение связи — с физическим миром, людьми, с которыми я говорил или жил по соседству, — исчезло. Где бы я ни был, в переполненной комнате или на пустой улице, на “скорой” или дома, рядом со спящей Хадиджей, я завершался на кончиках пальцев. Я ничем не делился и не передавал другим, ничего у них не брал, я был один, окутанный голосами, воспоминаниями, душами животных и людей, прошедших через меня. Однако сегодня утром все это затихло, вытесненное светом, упрямым порывом, желанием, но не голосом, манившим меня слиться со всем: я дома.
К полудню я уже не мог сказать, как и сколько прошел с утра. Помню, что тратил силы, шагал, поднимался и спускался вместе с тропой, кое-где прорубался сквозь заросли, я шел той же дорогой, что и Саския с Лукасом накануне, но тогда совершенно об этом не задумывался. Я вспотел, мне хочется пить, но не останавливаюсь, не могу, долина открывается передо мною, словно приглашает. Ветви отворачиваются, не цепляются за одежду, грязь твердеет под моими ногами, комары не роятся вокруг меня, летят прочь. Каждый следующий шаг пружинистее и легче предыдущего.
Вот он я, приходит мне на ум, и мысль эта не заявление, а предложение. Вот где мне следовало быть все это время, остаться на островах и усерднее прислушиваться к ним. Почему же я думал, будто чего-то добьюсь в одиночку, зачем чинил сломанные тела на материке? Эти края научили меня большему, чем целая вереница пациентов; сейчас я без всяких усилий подмечаю взаимосвязи. То, как мой пот подхватывает смешанные с грязью частички кожи и роняет наземь, как туман окутывает деревья и деревья впитывают его, как солнце освещает туман и забирает его в воздух, как дышат растения, как их выдох становится моим вдохом — так когда-то жители островов в знак приветствия прижимались друг к другу лбами и дышали одним воздухом.
Тропа вдруг обрывается. Впереди поляна, и я иду к ней, упорно пробираюсь вперед, протискиваюсь между деревьями, рюкзак гнет и ломает ветки. Я хочу увидеть долину с неба, я хочу увидеть океан, он там, за поляной. Отлогим уклоном спускаюсь к краю обрыва и понимаю, как далеко зашел. Просторные Вайману и Вайпио так далеко и вместе с тем так близко, что кажется, будто их можно потрогать рукой; зеленые расселины, буруны в изрезанных бухтах.
