Начнем с критики перевода. Рецензии на переводную литературу в «Северной пчеле» вообще, и булгаринские в частности, почти всегда содержат оценку не только самого переведенного произведения, но и качества перевода.
Вот один из типичных примеров. Неподписанная (но, возможно, принадлежащая Булгарину[343]) рецензия на «Последний день приговоренного к смерти» заканчивается следующим – совершенно справедливым – замечанием:
Книга сия переведена на русский язык хорошим, правильным, ясным слогом. Есть небольшие погрешности в переводе судебных терминов: так, напр., huissier royal de la cour de Paris переведено: Придворный королевский пристав в Париже; la cour royale значит здесь не дворец, а суд королевский. Надлежало бы сказать: пристав (то же, что возный в Польше и в Малороссии) Королевского парижского суда[344].
Особенный интерес представляют развернутые рецензии Булгарина на переводы «Парижских тайн» Эжена Сю и «Замогильных записок» Шатобриана.
В первой Булгарин подробно анализирует сам роман, который печатался с продолжением в газете «Журналь де деба» с 19 июня 1842 г., и приходит к парадоксальному выводу о его непереводимости:
Вообразите себе, что в то самое время, когда образованное общество наслаждается всеми утонченностями жизни, среди благоухания, очаровательных звуков музыки, между цветами и толпами красавиц, блистающих умом и талантами, словом, среди упоения чувств, ума и сердца, вдруг раздается гром, и под ногами вашими разверзается бездна, в которой, среди смрада и грязи, сидят, притаившись, чудовища, готовые растерзать вас, ограбить, попрать ногами… Такое впечатление произвел в Париже новый роман гениального Евгения Сю «Парижские тайны» (Les mystères de Paris). Он поднял завесу, скрывавшую от парижского общества бездну, в которой гнездятся порок, разврат и преступление, поднял завесу не для удовлетворения пустого любопытства, но для излечения нравственной язвы общества. Весьма многие сначала не поняли Евгения Сю, но теперь все удостоверились в его благородной цели, и, наконец, в главах романа, которые ныне печатаются в фельетоне «Journal des Débats», автор сам указывает на цель и в отступлениях уже объясняет и причины зла, и средства к его искоренению. ‹…›
Нам кажется, что романа Евгения Сю нельзя переводить, потому что для того, чтобы понять все подробности этого романа, недостаточно побывать в Париже и знать Францию и французов наглядно, смотря на них или в кофейнях, или на гульбищах, или из окна барского дома. Надобно знать домашнюю жизнь всех сословий народа и все тонкости французской администрации, чтоб постигнуть все тонкости романа и оценить высокий талант автора, умевшего представить самые грязные вещи в таком виде, что они не возбуждают ни соблазна, ни омерзения, но пробуждают любовь к человечеству, к добру, сострадание к несчастным и отвращение к пороку. В отношении к искусству Евгений Сю не написал ничего лучше (1843. № 63. 20 марта).
