— Покупайте! — неслось со всех сторон.
В этих громких криках и веселой давке человек становился маленьким, топя свое личное в огромном людском море. Жоффруа, наверное, потому и любил толкаться здесь, среди людей, бывать на площадях и рынках, на богослужениях и различных шествиях. И единственное место, куда он недавно строжайше запретил себе появляться, был собор Нотр Дам, храм, где он увидел ее, несравненную Анжелику.
В те незабываемые минуты отступило мрачное великолепие грандиозного собора. Стихла музыка. Пропали запахи благовоний. Осталась одна она, тихо молящаяся, божественная незнакомка.
После службы, дрожа от ощущения продолжающегося чуда, Жоффруа дождался ее на площади пред собором. Он не знал, зачем. Не задавался вопросом, о чем станет говорить с ней. Она шла прямо на Жоффруа и не видела его. Она все еще находилась там, куда возносила себя в молитвах.
— Простите мою дерзость, — проговорил Жоффруа и увидел медленно поднимающиеся на него черные глаза.
— Ой! — тихо воскликнула она, и ее глаза сделались еще больше, налившись радостным сиянием. — Это вы?
— Меня зовут Жоффруа Валле, — представился он. — Я увидел вас в соборе, и непреодолимая сила заставила меня подойти к вам.
— Спасибо той непреодолимой силе, — отозвалась незнакомка. — Я только что беседовала с вами. И вдруг — вы. Здесь. Меня зовут Анжелика Готье. Всегда, когда я молюсь, то словно вижу сон. И во сне вижу того, к кому обращаюсь. Я просила вас спасти меня. А вы ответили: жди, я приду. И пришли. Так быстро!
— От чего я обещал спасти вас? — спросил Жоффруа.
— Простите меня, — потупилась она. — Я знаю, что мои мысли грешны. Но они сильнее меня. Я не могу совладать с ними. Мне кажется, самое ужасное на свете — одиночество.
— В этой жизни столько ужасных вещей, — сказал Жоффруа, — что не разберешь, какая страшней. Боюсь, я не сумею помочь вам. Страдающий зубной болью не может излечить от нее другого.
— Вы тоже одиноки?! Я это поняла сразу. Нет, правда, страшней одиночества нет ничего!
— Но разве, — сказал Жоффруа, — запрещение думать не страшней одиночества?
— Думать? Но кто вам запрещает думать?
— Однажды мой слуга Проспер, — сказал Жоффруа, — подумал о смысле индульгенций. Если ты имеешь деньги, подумал он, то можешь купить себе индульгенцию, бумажку на отпущение любого греха. Получается: убей, ограбь, часть денег истрать на индульгенцию, которая отпустит тебе грех, а на остальные денежки живи в свое удовольствие. Наверное, Проспер и по сей день продолжает думать так же, но теперь никто не знает, о чем он думает.
