Шел за нею, мысленно умолял, чтобы оглянулась, и страшился встретиться с ее синим взглядом — знал, что недостоин ее, красивой, стройной, с длинными черными косами. А все же на что-то надеялся. Он надеялся, этот жираф, который фактически ничем не умел привлекать к себе девушек. Тропинка извилисто бежала по берегу реки, уходила в весенние цветы, пестревшие здесь как узорный ковер. По обеим сторонам тропинки — цветы, а на тропинке — она. Первая в жизни, вышедшая на его тропинку. Как душистое яблоко, внезапно скатившееся к ногам усталого путника. Поманило его краснобокой спелостью, росистой свежестью, и руки сами потянулись к нему. Девушка взмахивала прутом, как легкой саблей, сшибала придорожную зелень, а черные косы вьюнами сбегали по ее спине. Над крутым обрывом остановилась, сняла белую босоножку. Догнал ее, спросил смущенно:
— Вам не страшно одной?
Улыбнулась, ответила:
— Но ведь мы вдвоем.
Посмотри на себя. Ты имел тогда жалкий вид попрошайки.
Небо накрахмаленное, слегка подсиненное, в него крепко-накрепко впаялись луна и несколько крупных звезд, оно смахивает на немудреную детскую аппликацию и вообще имеет вид потертый, дешевый.
— Какая прекрасная лунная ночь, — сказала она, заглядывая ему в лицо.
Он ответил, что прекрасного ничего нет, а есть только соответствующее нашему настроению наше отношение ко всему окружающему, и подтвердил свою мысль примером: если бы сейчас у нее было бы плохое настроение, то и ночь была бы далеко не прекрасной.
— Но все же эта ночь действительно прекрасна! — повторила она.
Он взял ее за руку. Нет, не просто взял — долго думал, как это сделать, представлял ее отношение к этому: отдернет руку, мягко отстранит, откачнется или просто убежит.
Первое прикосновение руки, первый поцелуй. Потом будут прогулки, будет много впечатлений, веселых разговоров, но первая глубокая взволнованность не повторится.
— А луна очень хороша! — сказала она, глядя ему прямо в глаза. Потом легонько положила ладонь на его руку и слегка пожала ее. — Поздно уже, дома ждут.
— Посидим еще немного.
— Смешной ты.
— И ты смешная.
— Мне этого никто никогда не говорил.
— Ты красива. А красивые могут всем любоваться и всему улыбаться, потому что они красивые, счастливые… Завтра придешь?
— Нет.
— Почему?
— Часто встречаться не следует. Счастье надо тратить осмотрительно, бережливо.
— Ты скупая?
— Наоборот…
А это твое письмо, паренек, ты не мог заснуть, вскочил с койки, когда было далеко за полночь, писал в нетопленом доме, к утру в тазике вода покрылась легкой ледяной корочкой, ты проломил ее, умылся, а потом увидел себя в зеркале, свое изможденное и почерневшее лицо.
