Назавтра я уехал во Владимир выступать на тракторном заводе, и прямо со сцены меня в срочном порядке вызывают к телефону. На другом конце провода растерянный замминистра сообщает:
– Анатолий Евгеньевич, тут «Франс Пресс» фотографию одну опубликовало. Вы там на ней вместе с Фишером.
Ошарашенно молчу, понимая, что история про семейный альбом Мацумото – фикция чистой воды и японец на этом снимке заработал хорошие деньги. Успеваю подумать о том, что было бы намного лучше, если бы снимок был продан и опубликован сразу же. Тогда я ничего не стал бы скрывать и избежал бы обвинения в преднамеренном сокрытии факта встречи, которое теперь угрожающе нависло надо мной. Все это проносится в голове буквально в считаные секунды, Ивонин между тем продолжает говорить:
– Мне Суслов звонил, интересовался снимком, спрашивал, где и когда вы с Фишером встречались. Но я ответил, что никакой встречи не было, иначе вы поставили бы меня в известность. Заверил его, что все это выдумки Запада на фоне ситуации с Корчным.
На несколько секунд задерживаю дыхание и прыгаю в пропасть:
– Виктор Андреевич, это не выдумки. Встреча была.
Паузу Ивонин держал слишком долго, потом спросил:
– И что прикажете сказать Суслову?
– Скажите правду. Я не поставил вас в известность. А встреча была, и разговаривали мы о моем возможном матче с Фишером.
– Но вы же понимаете: если я так скажу, то последствия для вас могут быть очень серьезными.
– Понимаю, Виктор Андреевич, но тянуть вас за собой в братскую могилу не собираюсь, так что говорите как есть.
И с этого дня началась настоящая травля. Передо мной, как по мановению палочки, закрылись все двери, перестали принимать не то что на высоком уровне, а просто слушать где-либо и приглашать куда-либо. Чтобы как-то успокоиться, отвлечься от ситуации и поправить здоровье, которое не могло не пошатнуться в такой ситуации, я уехал в крымский санаторий «Ай-Даниль». Отдых пошел мне на пользу. В санатории собралась замечательная компания. Я познакомился со Станиславом Ростоцким, с которым потом мы дружили семьями. Море, солнце, прогулки, беседы – все это помогало хотя бы на какое-то время выкинуть из головы тяжелые мысли.
Примерно на третий день моего пребывания в санатории позвонил Ивонин и сказал, что в Москве гроссмейстеры готовят коллективное письмо, осуждающее поступок Корчного, и добавил, что подписи гроссмейстеров, конечно, большая ценность, но автограф чемпиона мира придал бы этому письму особый вес.
