— Сегодня с пригорка видел: наши-то жнут вовсю…
— Кто это — наши? — с досадливой усмешкой спрашивал вечно угрюмый чабан Филат.
— Ну, малоуцкие…
— Были наши, да сплыли. Нашего в селе — только память о нас.
— Замолчи, — с горечью говорил Матвей.
Но не говорить об этом было нельзя. Часто Ефим, стараясь не попасться на глаза управляющему, выбирался под вечер из усадьбы, шел укатанной проселочной дорогой в поле. Шумно вдыхая старческой грудью густой, ласковый воздух родного простора, поднимал комочки мягкой земли, мял ее пальцами, а дойдя до вершины холма, долго смотрел вниз, туда, где в зеленых камышах голубой струйкой бежал Реут.
На том берегу, далекие, гнездовьем белых домиков среди садов виднелись Малоуцы… А вокруг села лежали крестьянские поля. Вон там, слева от села, где зеленые кудри сада выступают еле приметным мысом, двадцать лет назад были его, Ефима, полоски…
Зеленоватые глаза старика молодели. Вспоминал Ефим слова Филата: и село стало чужое, и поля чужие…
— Нет, неправда! — вслух говорил Ефим, поджимая высушенные старостью губы. — Мы тут родились, это наши поля.
За отлучки Ефим не раз был бит, но он только глубже втягивал голову в плечи, ежился и на раздраженный вопрос управляющего, повторится ли это, упорно молчал.
А вечерами рассказывал:
— Эх, и колос в этом году, ну, будто молоком напитанный! Урожай будет!
— Нам его не видать! — обрывал Филат, ссутуливаясь еще больше.
Слушая такие разговоры старших, Мариора отворачивалась к стене, с головой укрывалась шубой. Ей тоже было больно думать, что пришлось продать и бросить все свое, родное, уйти из села, где похоронена мать, и второй год топтать чужие полы, есть чужую мамалыгу. Да еще слышать от Панагицы: «Что с тобой было бы, если б не боярин…»
Часто рабочие просили старика Ефима что-нибудь рассказать. Лет тридцать пять назад Ефим был в царской армии, раненым вернулся с японской войны. В седьмом году вступил в дружину Котовского. Несдобровать бы Ефиму, если б Тудореску узнал, что Ефим был в числе дружинников, которые вместе с бесстрашным Котовским громили имения, освобождали из помещичьих подвалов крестьян, брошенных туда либо за то, что срубили в помещичьем лесу дерево для починки касы, либо просто за неповиновение; на лесных дорогах останавливали экипажи помещиков и купцов, отбирали у них деньги, — деньги Котовский раздавал крестьянам.
Но через несколько месяцев Котовского выдал властям провокатор, дружина распалась. Слышно было, что Котовского судили, присудили ему сидеть в тюрьме. А он на суде говорил, что тюрьма ему не страшна и он все равно всю жизнь посвятит борьбе с ненавистным общественным строем.
