Михалы помнят о женах и детях, переписывают на них имущество, делят его между ними, а Срули и Шмули дают женам развод на случай гибели. Нотариусы в осаде, трудятся ночами, переписывают, разводят и делят. Мачки и Срули помнят также о спасении души. Есть за ними грехи, правда ведь: украденная горсть сена или хворост из панского леса; недовешенный фунт соли, недомеренный локоть перкаля. А нынче смерть в глаза глянула{106}.
В декабре 1905 года он писал о безработице, которая в результате войны разом охватила все Царство, и о том, что по стране распространяются забастовки рабочих, которые раздражают фабрикантов своими капризами, требуя немного увеличить зарплату, немного сократить рабочий день, предоставить им медицинскую помощь и средства на похороны. В марте – о том, что город Пётркув на вывоз дохлых собак выделяет из бюджета больше денег, чем на лечение людей. В апреле, когда из-за голода, царившего в больницах, врачи просили общественность о милосердии, – замечал, что слишком много говорится о любви к ближнему и слишком мало об обязанностях государства перед гражданами. В мае вернулся к своей любимой тематике – ситуации в школе – и сформулировал насущную проблему: «Сегодня ни для кого не секрет, что современная школа – целиком и полностью националистично-капиталистическое учреждение, что первой и важнейшей ее обязанностью является воспитание клерикальных деятелей и патриотов-шовинистов»{107}. И еще спросил, почему во всем мире армия обходится дороже, чем школа. Потом замолчал.
Медицинские журналы уже давно жаловались: «Набор врачей из Царства на Дальний Восток приобретает все большие масштабы. Повестку нам обычно доставляет полиция, ночью». Деверь моей бабки, доктор Зигмунт Быховский, еще успел перед отъездом запастись шубой, теплой обувью, меховым кивером и в таком виде сфотографировался – не без гордости – уже в России, а потом выслал фотографию домашним. Но доктор Юзеф Ярошевский жаловался с дороги: «Погода невозможная. Мороз – 25 градусов по Реомюру, хотя у меня были сапоги, подбитые войлоком, но пришлось купить еще теплее, из шерсти северного оленя».
В июне 1905 года журнал «Израэлита» сообщал: «Был призван на Дальний Восток и выехал в Харбин доктор Генрик Гольдшмит, участковый врач детской больницы на ул. Слиской»{108}.
Поражение России уже тогда было неизбежным. Приближалась пора мирных переговоров. Эта поездка была совершенно бессмысленной. Он уезжал в Москву вместе с другими мобилизованными офицерами с Петербургского вокзала, расположенного в варшавской Праге. На московском вокзале военных, уезжающих на ненавистную войну, провожали свистом и руганью. Настроение, царившее в поездах, было не лучше. На фронт, от которого их отделяли семь тысяч километров, они тащились по еще не достроенной транссибирской железной дороге со скоростью двадцать восемь километров в час, много дней: через восемь часовых поясов, через тайгу, степи, пустыни. Через Урал – Нижний Новгород, Екатеринбург; через Сибирь – Новосибирск, Красноярск, Иркутск; через Хабаровск в Харбин у китайской границы. У цели их ждала трехсоттысячная японская армия в тысячу шестьдесят восемь подразделений. Было известно, что стотысячная русская армия – плохо организованная, плохо вооруженная – ведет безнадежную борьбу.
