Воспитатель-апостол. Будущее народа. Счастье будущих поколений.
Но где в этом моя собственная жизнь? Мое собственное прошлое, мое собственное счастье, мое собственное сердце?
Я раздаю мысли, советы, предостережения, чувства, раздаю щедро. <…>
Все для детей, а что для меня?
Они набираются знаний, опыта, моральных принципов, копят запасы – я трачу. – Как дальше распоряжаться резервом собственных душевных сил, чтобы не оказаться банкротом?
Допустим, что у воспитателя нет собственной молодости, которая заявляет о своих правах, семьи, которая его сковывает, материальных забот, которые тревожат, физических недомоганий, которые его беспокоят. – Даже отдав всего себя делу воспитания, он не может не иметь чувств. – Как уберечь их от крушения?
И когда он возвращается в дом, который должен быть его домом и не может сердечно поприветствовать всех, разве он не имеет права улыбнуться одному? Когда вечером он покидает спальню и не может нежно попрощаться со всеми, разве он не имеет права иногда отметить одного или двоих отдельным «Спи, сынок, спи, постреленок»{158}.
Щекотливая тема эмоциональных связей между воспитателями и воспитанниками редко появляется в записях Корчака. Среди десятков детей из Дома сирот, которых он называет по имени или фамилии, есть более или менее славные, покладистые, непокорные; такие, которые запоминаются надолго, и другие, о которых забываешь. Нет ни одной фигуры особо любимого ребенка, а ведь должны были быть и такие. Профессиональная этика не позволяла никого выделять, делать какие-либо личные признания. Тем трагичнее смотрятся две истории, произошедшие примерно в одно и то же военное время, в двух разных местах. Одна в Варшаве, на Крохмальной. Другая на Волыни, под Тернополем. Одна касается Эстерки Вайнтрауб, бывшей воспитанницы Дома. Другая – одиннадцатилетнего Стефана Загродника, сироты из тернопольского приюта.
Эстерка росла в приюте на улице Францишканской, куда в 1909 году устроилась воспитательницей Стефания Вильчинская. Эстерка – в то время двенадцатилетняя девочка, умная и милая, – оказалась бесценной помощницей. Прекрасно находила общий язык с детьми, вызывала у них уважение; она проявила настоящий педагогический талант. Эстерка быстро стала любимицей панны Стефы, ее приемной дочерью. Взаимная привязанность продолжалась и на Крохмальной. Эстерка благодаря помощи Вильчинской окончила гимназию, и как раз перед войной Стефания отправила ее учиться в Швейцарию. Я уже упоминала, что Корчак, уезжая на войну, боялся, что панна Стефа сама не справится с сотней детей. Он написал Эстерке, делясь с ней своими тревогами.
